Но дальше нас ожидало нечто странное, нечто загадочное. Новая часть кладбища перешла, если можно так выразиться, в новейшую его часть, где уже не имелось ни роскошных склепов, ни прочих монументальных надгробий, где над могилами торчали наспех сколоченные деревянные «рогатки». Лингвист, рассмотрев приколоченные вкривь и вкось дощечки, сообщил, что продолжительность жизни ялмезиан резко снизилась, многие умерли совсем молодыми.

Далее тянулись ряды безымянных холмиков.

— Что-то с тыла их ударило, не учли чего-то, — высказался Белобрысов. —

Эта часть кладбища не была огорожена, но слева, со стороны города, в неё упиралась стена. Она казалась здесь нелепой, алогичной. Всякая ограда имеет охранительное значение, она всегда отделяет некую заданную территорию от остального пространства. Эта же ограда тянулась от города к кладбищу, ничего не разделяя и ничего не охраняя собой. Она обрывалась среди могил. Торец её был вертикален, зацементирован, в цемент вделаны металлические скобы. Высота её равнялась трём метрам, ширина — шестидесяти сантиметрам. В отличие от ранее виденных нами ялмезианских строений, это кирпичное сооружение поражало небрежностью, явной торопливостью выполнения: кладка велась кое-как, цементные швы не заравнивались.

— Военно-оборонного значения стена не имеет, — констатировал я. — Её очень просто обойти.

— Эта стена — для ходьбы, — изрёк Павел. —

Чекрыгин согласился с догадкой моего друга. Он вспомнил, что на планете Альманзор, где много болот, кишащих ядовитыми пресмыкающимися, иномиряне строят между своими селениями многокилометровые пешеходные мостики. Затем он вынес решение: к городу пойдём по стене.

Мы забрались по скобам на плоскую вершину этой стены, помогли «Коле» втащить на неё громоздкий контейнер — и продолжили свой путь к Безымянску. На цементе там и сям виднелись оттиски каблуков, из чего можно было заключить, что ограда действительно строилась для ходьбы, и притом ялмезиане воспользовались ею сразу же.

Когда до городских строений оставалось километра четыре, чЕЛОВЕК вдруг опустил контейнер и сел возле него, свесив со стены свои пластмассово-металлические ноги.

— Ты чего, «Николашка», расселся! Совсем скурвился, лодырь! — закричал на него Белобрысов, шедший замыкающим. — Вставай!.. Или поломка в тебе какая?

— Исправен я, — ответил «Коля». — Но продолжать движение боюсь, страшусь, ужасаюсь, попугиваюсь я.

— Уж не знаю, что и думать, — признался Чекрыгин. — На всех планетах, где мне приходилось бывать, чЕЛОВЕКИ никогда не проявляли страха, они на это не программированы. А здесь — уже не первый случай…

…С правой стороны, из леса, донёсся невнятный шум. Он быстро нарастал. Скоро можно было различить треск ломаемых ветвей, топот, какие-то завывания. И вот на поляну, простирающуюся между стеной и лесом, вырвалось несколько крупных четвероногих. Они мчались к стене, явно ничего не соображая от страха. Напоминали они земных лошадей, но головы их были увенчаны рогами. Серые спины рогатых коней лоснились от пота, на губах пузырилась пена. Тычась мордами в кирпичную кладку, они выли громко и тоскливо.

— Симпатизаторы не включать! — приказал Чекрыгин. — Нам эти лошади не опасны, симпатизация же может расслабить их, задержать. А им надо спасаться. Они бегут от охотников.

Тем временем животные, осознав непреодолимость препятствия, пустились в бег вдоль стены в сторону, противоположную городу. Вынув карманные дальнозоры, мы стали вглядываться в лес. Охотников видно не было. Мы решили идти дальше; ведь даже если мы и увидим их, воспрепятствовать охоте мы не сможем: люди не имеют права вмешиваться в действия иномирян.

— Эй ты, деятель жэка, хватит играть в нищего! — обратился Павел к чЕЛОВЕКУ. — Вставай, а не то вниз тебя спихну!

— Идти опасаюсь, содрогаюсь, дрожу, трепещу я, — ответил «Коля», однако всё же встал и взвалил на себя контейнер.

— Это ушасно! Это ушасно! — услыхали мы взволнованный голос Лексинена.

Я подумал было, что его восклицание относится к несдержанной речи Белобрысова. Но нет! Астролингвист, побледневший, встревоженный, стоял, приложив к глазам дальнозор. Он сказал, что они — их трое было — промелькнули сейчас вон в том просвете между деревьями. Они спешат по направлению к кладбищу, преследуя рогатых коней.

— Кто «они»? — строго спросил Чекрыгин, наведя свой дальнозор на лес. — Там никого нет.

— Описать не могу, — глухо молвил Лексинен. Запинаясь, он поведал нам, что хоть он и знает много земных и иномирянских языков, но ни в одном языке нет слов, чтобы выразить, как страшны и отвратительны увиденные им существа.

— Понимаю ваше состояние, — серьёзно произнёс Павел. —

— Они ушасны, ушасны, — повторил лингвист.

— Тем не менее нам следует продолжать свой путь, — сухо сказал Чекрыгин.

Пешеходная стена окончилась на городской площади таким же вертикальным торцом со скобами, каким началась на кладбище. Мы спустились на занесённую песком мостовую. Безлунная ялмезианская ночь ещё не настудила, но уже смеркалось. Шестиэтажные здания, обступившие площадь, были безмолвны, мрачно чернели пустые оконные проёмы. Выросшие на наносной почве лилии забвения начали раскрываться к ночи; над их белыми чашами колыхались волокна холодного синеватого огня. Внезапно откуда-то вылетело несколько больших птиц. Они стали кружить над нами, крича громко, но не злобно и не встревоженно; потом улетели — и снова настала тишина. Затем послышался писк, сорная трава заколыхалась, качнулись лилии. К нам приближалось несколько небольших животных; походили они на земных кошек, но полному сходству мешали длинные висячие уши. Выпучив круглые глазища, они начали рассматривать пришельцев, не проявляя при этом ни малейшего страха, хоть мы и не включили симпатизаторов.

— Ничего себе ушастики. Отвёз бы домой парочку таких, да закон… — нарушил молчание Белобрысов. —

— Наша главная задача — найти место для ночлега, — объявил Чекрыгин. — Но прежде осмотрим вон тот постамент. — Он указал на середину площадки, где из дюны возвышался некий каменный пьедестал. —чЕЛОВЕК, запусти люксптицу![21] Над площадью на двух крылообразных плоскостях повисла мощная лампа-прожектор. В её зеленоватом свете покинутые здания приобрели особую трагическую чёткость. Мы подошли к широкому пьедесталу. Из гранита торчали платиновые обрубки ног, сама статуя валялась на пандусе, наполовину занесённая песком.

— Может, царя какого-то они свергли? — начал размышлять вслух Павел. — Ведь статую не ветер свалил, не землетрясение — тут зубилом поработали… Нет, ботинки больно уж простые, не царские.

Лексинен тотчас же подтвердил эту мысль Белобрысова, сообщив, что мемориальная надпись на пьедестале очень коротка, явно без титулатуры и состоит только из имени. Это был не царь, не полководец, но ялмезианин глобально известный. Затем астролингвист приказал «Коле» направить на лежащий монумент воздушный шланг. Когда статуя была очищена от наносов, Павел воскликнул:

— А старичок-то — наш старый знакомый! Мы с ним на станции встречались!

Действительно, лицо скульптуры имело явное сходство с той старческой головой, что была намалёвана на стене станционного здания. Только здесь на лице этом яснее читался недюжинный интеллект, отчётливее проглядывало в чертах душевное благородство. В правой руке статуи можно было различить некое подобие стетоскопа; видимо, оригинал её имел какое-то отношение к медицине. Но тем страннее и загадочнее казался нам этот поверженный монумент.