утюгом две простыни.

Я пригласил Элу на прогулку, но она отказалась по уважительной причине: она в тот день дежурила по семейной кухне (и уже успела разбить одну тарелку).

— Давай встретимся завтра в одиннадцать утра на Господской горке, у наших ворот, — предложила она.

— Замётано, — ответил я. Потом отозвал её на минутку в палисадник и там повёл речь о том, что путь истинных талантов всегда усеян терниями и надолбами, и вручил ей роковую газету. Я сделал это в надежде на то, что Эла возмутится, осмеёт критика и тем самым обнадёжит и утешит меня. Я стал ждать её реакции.

Эла прочла ядовитую статейку и коварно хихикнула. Я моментально усёк, что хихиканье это не в мою пользу.

— Ты призадумайся. Ведь он тебе плохого не желает, — совершенно серьёзно произнесла она. — И потом, знаешь, очень уж ты могучий псевдоним себе придумал: Гло-баль-ный…

— От Электрокардиограммы слышу! — отпарировал я.

— Не я же себе такое имя выбрала, — тихо и грустно молвила Эла. — И дразнить меня так — это просто подлость.

— А с критиками, которые травят поэта, дружить — это не подлость?!

— Ни с какими критиками я не дружу… Вот что, захлопнем этот разговор. Оставайся у нас обедать. Щи сегодня — глобального качества. Из щавеля!

— Не надо мне твоих щей! — Хлопнув калиткой, я вышел из палисадника и побрёл куда глаза глядят.

На душе у меня было муторно. Я долго бродил по лесу. Когда вернулся в дом Бываевых, там уже отужинали. Но добрая тебя Лира разогрела макароны, усадила меня за стол.

— Оголодал ты, Павлик, осунулся, — сказала она. — С первого дня пропадать где-то начал. Вроде нашей кошки Фроськи погуливаешь где-то… Смотри, до алиментов не добегайся, а то нам перед твоей маманей отвечать придётся.

— Не бойтесь, тётя Лира, до алиментов дело не дошло, — невесело ответил я. — И пропадать из дому больше не буду.

Говорят, что грядущие события бросают перед собой тень; говорят, что накануне важных, поворотных в их судьбе дней люди часто видят сны, по которым можно расшифровать будущее. Но я в ту ночь спал без сновидений и проснулся без предчувствий.

Хоть накануне я и устал изрядно, но в ту знаменательную субботу в июле 1965 года пробудился рано.

Во времянке стояла сыроватая прохлада, в маленькое окошко лился ровный неслепящий свет. Я поднял голову с подушки и подумал, что день будет ясный, безоблачный и что вообще мир этот устроен очень даже хорошо. Потом вдруг вспомнил вчерашнюю ссору с Элой и обиду, которую мне Эла причинила. Но день от этого не померк, радость пробуждения была сильнее. Я бодро вскочил с раскладушки.

Умываясь у жестяного рукомойника, я размышлял: идти или не идти к старым воротам? В моих ушах звучали Элины слова: «Давай встретимся завтра у наших ворот». Но ведь это сказала она до размолвки. Вдруг я приду — а её нет?

В этот момент послышались удары «гонга». Валик лупил деревянной поварёшкой по старой медной кастрюле, подвешенной им у крыльца, возвещая час завтрака. Такую моду он ввёл ещё в прошлом году — «как на фешенебельных западноевропейских курортах». Вслед за этими дурацкими звуками раздался захлёбывающийся лай Хлюпика: пёсик этой музыки терпеть не мог.

Отлично помню: на завтрак в то утро тётя Лира приготовила яичницу. Когда она всем положила по порции, на сковородке остался ещё один кусок. Она его демонстративно мне добавила.

— Павлик гуляет много, — ехидно пояснила она. — Ему усиленное питание требуется, чтоб перед подружкой не осрамиться.

Валик заржал в тарелку, а дядя Филя перевёл разговор на своё, заветное:

— Мне, Лариса, тоже доппаёк нужен. В жидком виде. По случаю сапёрных работ. Копать-то много придётся.

— Ну, ребята тебе помогут.

— Мне помощи не надо, мне надо, чтобы благодарность была!

— Ладно, выкопаешь — тогда посмотрим. А пока не выкопаешь не смей к холодильнику подходить. Ишь, чего удумал — с утра ему водку подавай!

Из дальнейшего их разговора я усёк: в последнем номере любимого журнала, в отделе «Советы сельчанам», супруги Бываевы вычитали, что помойная яма, если она расположена близко от жилья, может стать источником инфекции. У них она находилась рядом с домом, — и вот они задумали выкопать новую, где-нибудь подальше. Но ещё не решили, где именно. Сперва хотели копать за огородом, но потом передумали: там совсем близко участок соседки, та обидится, озлится, да и сыровато там; в журнале же рекомендовали выбрать место для этого по возможности сухое.

— А я знаю, где рыть надо! — встрял Валик. — Около двух берёз. Там и от дома недалеко, и место сухое. Там Пауль в прошлом году рябинку посадил, а она засохла. Значит, уж самое сухое место.

— А и вправду место подходящее, — согласился дядя Филя. — Молодец, Валик! Всегда б твоя голова так работала — цены б тебе не было!

— Валик наш ещё покажет себя! — горделиво изрекла тётя Лира. — Он ещё в инженеры выйдет!

— В режиссёры, — поправил её племянник.

Я отправился во времянку, сел на раскладушку и стал читать книгу по поэтике Томашевского. Затем от теории стихосложения мысли мои перешли к практике. Отложив книгу, я начал громко, с чувством декламировать свои стихи, те самые, которые не понравились критику. Нет, совсем не плохие стихи, решил я. Напрасно Эла примкнула к этому критикану! И не пойду я сегодня на Господскую горку!

Приняв это постановление, я взглянул на часы. Было десять минут одиннадцатого.

Покинув времянку, я направился к дому Бываевых. Тётя Лира и Валик сидели на ступеньках крыльца. Тётя Лира была погружена в чтение «Медицины для всех». Валик держал в одной руке заграничный киножурнал; в другой руке его блестели большие портняжные ножницы. Он вырезал снимки кинокрасоток, чтобы потом наклеить их в свой альбом. Чем меньше одежды было на актрисе, тем больше у неё было шансов быть наклеенной. Здесь же на крылечке возлежал Хлюпик; он сонно и самодовольно жмурился.

— Валик, айда купаться! — пригласил я.

— Неохота, — ответил он. — Я весь в искусстве!

Тут тётя Лира на миг оторвалась от чтения и сказала:

— Павлик, хоть ты бы Филимону Фёдоровичу помог яму-то копать. А то ежели он один всю работу провернёт, так потом за это целые пол-литра требовать станет.

— Слушаюсь! — ответил я и потопал к двум берёзам.

Дядя Филя уже успел кое-что сделать. Квадрат земли примерно два на два метра резко выделялся среди травы. Снятый дёрн штабельком лежал в стороне; там же валялся хилый стволик непривившейся рябинки.

— Дядя Филя, дайте покопать, — попросил я.

— Копай, если не лень, — ответил он и передал мне лопату.

Я по штык вонзил её в суглинистую почву. Работать было приятно. Всё глубже становилась яма, и всё росла горка земли возле неё. И вдруг мне показалось, что из ямы исходит неяркий, лиловатый, ритмично вспыхивающий и погасающий свет. Это, наверно, с неба какие-то отблески, подумал я и взглянул вверх. Но