суетятся все эти люди. Солнечные потоки вливались в зал через окна и окрашивали скатерти в теплые тона. Патрон с серьезным, чуть ли не торжественным видом открыл дверь и согнулся в поклоне, человек двадцать в трауре прошествовали мимо него в зал. Это все была местная знать и чиновники высокого ранга, так, во всяком случае, мне показалось, поскольку их одежда и манера держать себя отличались от тех, что мне пришлось до сих пор здесь наблюдать. Главным среди них был герр Гауптман, капитан; хозяин несколько раз с большим почтением обратился к нему.

Официанты принесли закуски: копчености, сливочное масло, сыр, и вскоре все принялись с большим аппетитом закусывать, много и шумно переговариваясь, шутя и смеясь. Поднесли еще вина и окорок, герр Гауптман указывал на ту или иную бутылку, пробовал и добродушно руководил действом.

Я спросил еще полбутылки рейнского. А выглянув в окно, увидел впряженных в дроги лошадей и гроб. Как? Похороны еще не состоялись? Я поинтересовался этим у девушки, которая обслуживала меня.

– Так принято для подобного рода траура. По пути на кладбище останавливаются у нас закусить.

Ее спокойный ответ обдал меня холодом, и тут же мое хорошее настроение улетучилось, словно его и не было. Знаю, моя реакция была совершенно идиотской, ведь одинаково кощунственно объедаться что по пути на кладбище, что по пути обратно. Однако я только что вернулся с кладбища, и одно впечатление наложилось на другое. Эти люди задумали похоронить своего любимца, пусть так! Хороните! Но делайте это достойно, пощадите нас, не устраивайте маскарад с лошадьми и дрогами! Истощенные вконец нервы и выпитое натощак вино привели меня в состояние возбуждения, в котором я задавал самому себе отчаянные вопросы. И эти люди верили в бессмертную душу животных? Воображали некое возвышенное и варварское переселение душ на этой реформированной земле? В своем возбуждении я дошел до того, что мне стали мерещиться собачки, танцующие в коротких юбочках над долиной по ночам, а чуть забрезжит рассвет, забирающиеся в свои могилки… Я продолжал пить. Еще полбутылки! Никому не было до меня дела, пришлось даже ухватить официантку за рукав, чтобы она соблаговолила принять мой заказ. Это безразличие к моей персоне обидело меня, как и манеры посетителей. Да они смеются надо мной! Оскорбляют это место, нарушая его покой, я же как постоялец, наконец, как больной, прибывший поправить пошатнувшееся здоровье, имею право требовать тишины, уважения и соблюдения приличий! Сегодня мой тогдашний гнев кажется мне смешным, но тогда я был не в силах совладать с собой. Я вышел и хлопнул дверью, но, кажется, никто не обратил на это никакого внимания.

Некоторое время я стоял неподвижно, ослепленный солнцем, бившим мне прямо в глаза. Еще немного, и я бы пришел в себя, но тут на глаза мне попались черные дроги, гроб, покрытый черным, черная с серебром упряжь. Солнце цинично играло на лошадиных крупах. Я подошел ближе. Гроб был накрыт черной тканью с оборками, колеблемыми ветерком. Возница, должно быть, пировал с остальными, лошади были привязаны к сараю, вокруг не было ни души.

Какая-то недобрая сила так и подстегивала меня. Я желал видеть животное, ради которого все это было устроено! Я огляделся: никого. Сдернул покрывало и резко открыл крышку гроба. И тут же от смущения и удивления чуть не лишился чувств. Из грубошерстного пиджака, застегнутого до самого подбородка на все пуговицы, едва выступало лицо старика с провалившимся ртом. В скрещенных на груди руках с подстриженными ногтями торчали две розы. Подбитые гвоздями башмаки были нагуталинены. Все это я охватил взглядом в считанные секунды, но не забуду уже никогда. Я закрыл гроб, кое-как накрыл его покрывалом и поспешил обратно в зал, где стоял мой недопитый стакан. Завладев вниманием официанта, я заказал можжевеловой водки и выпил ее, не переводя дыхания. Алкоголь пришиб меня. Среди криков и смеха я едва не свалился замертво.

Хозяин кричал что-то, стоя в дверях. Капитан расплатился, вся компания потянулась к выходу. Словно во сне я увидел, как подъехал грузовичок, двое мужчин переложили на него гроб, все выстроились рядами друг за другом, грузовичок дал задний ход и медленно проехал перед собравшимися, которые в большинстве своем на военный манер приложили руку к головному убору… Затем грузовичок развернулся и поехал по единственной улице деревни. Капитан и его друзья какое-то время постояли на солнце, поговорили, а затем сели в свои машины и последовали за гробом, тогда как черные дроги тронулись в противоположном направлении.

От усталости я был словно парализованный и все не мог взять в толк, что же произошло на моих глазах. Чему же я стал свидетелем? Жаркое прозрачное утро давило на меня. Заказав еще водки, я подошел с вопросом к хозяину.

– То был их старый садовник. До города далеко: пятнадцать километров! Отсюда они наняли грузовик, но сюда почли своим долгом сопровождать его. Он бывал здесь каждый вечер, старый пьяница. Вы бы слышали, как он шутил. Старый лис, он был моложе нас всех. Его тут все знали: der G?rtner! А слышали бы вы, как он пел! Голос у него был что у оперного певца!

Я был слишком утомлен, чтобы соображать что-либо. Теперь-то мне стыдно. Я вновь вижу зал постоялого двора, ночную грозу, могилы, хитрого мертвеца в гробу. И до тошноты помню вкус можжевеловой водки, этого дрянного пойла. Но в то утро я был слишком измочален, чтобы раскинуть мозгами. Солнце палило, мухи жужжали над остатками еды… Я поднялся к себе, лег в разобранную постель и немедленно уснул.

Садовник (нем.).

В благодарность нашим друзьям – собакам (лат.).