здесь — сплошная муть! Одному ты нравишься, другому нет! — Чем горячее он говорил, тем глубже и мягче, словно играл его голос. — А мне никак нельзя просы?паться! Отец заставил в электротехнический, и я год как на каторге. Он уверяет — втянешься, увлечёшься, полюбишь! А почему другие с первых дней влюблены во все эти физики, математики? А я… мне нельзя просы?паться! — И, закусив нижнюю губу, Валерий уставился вдоль реки.

Всё уже сливалось в темноте, и только загоревшиеся огни и дрожащие столбики их отражений определяли берег.

— Да вы-то попадёте! — вдруг отчаянно сказала Глаша. — А я… если завалюсь… приду на это самое место… и рыбкой… бултых!..

— А я все равно на будущий год пойду, и через два — пойду, и буду ходить, пока не примут! — неожиданно с упрямой злостью сказал Женя. — Как эта… «по ночам сквозь зубы».

— Ой! Не дай бог! — почти беззвучно прошептала Алёна.

И все замолчали, глядя в тёмную гладь воды.

Половина луны выплыла из-за дома и пряталась в редких облаках, звёзды всё яснее проступали на потемневшем небе. Город был усеян огнями, а свет их казался ярче, и куда ни взглянешь, конца нет огням.

Впечатления беспокойного первого дня в большом чужом городе вдруг вылились в чувство одиночества, потерянности.

Алёне представилось, что мать, уложив ребят, моет посуду после ужина, а Петр Степанович с газетой сидит у открытого окна, и говорят они, наверное, о ней. Желают ли удачи? Или мать все ещё хочет, чтобы она вернулась, не понимает, что нет для неё другого счастья в жизни? Как отец Валерия… Алёна внезапно ощутила, что рядом с ней, точно так же, полные тревоги и решимости, думают-гадают о будущем её новые друзья.

Быть или не быть Алёне Строгановой артисткой? «Быть или не быть?» — вопрос представлялся ей, как и другим, вопросом жизни. Из трёхсот восьми абитуриентов, поступавших на актёрский факультет, до конкурса допущены были шестьдесят три, а из этих шестидесяти трёх могли быть приняты только шестнадцать. Кто же?

Глаша уверяла, что уж конкурса-то ей «не пережить — либо сердце, либо печёнка лопнет».

Две недели экзаменационных волнений измотали отчаянно. Хотя аппетит у Алёны, как всегда, был отличный, она похудела и с удовольствием поглядывала на себя в большое зеркало в вестибюле института, даже старалась лишний раз пройти мимо него. Ей казалось, что чем тоньше девушка, тем она красивее и, значит, имеет большее право стать артисткой.

Первый отборочный экзамен продолжался три дня. В конце каждого дня объявляли список допущенных к дальнейшим испытаниям.

Алёна, Глаша и Валерий были назначены на последний день. Женя прошёл в первый. И был совершенно покорён Анной Григорьевной Соколовой.

— Насквозь тебя видит — понимаешь! — говорил он, блаженно улыбаясь. — Думаете, смеялась на моего Чехова! Ничуть! Она уж как скажет — так и есть: годен — значит, годен, нет — нет, и точка.

Можно утешать других, когда самого уже признали годным.

Для Алёны первый экзамен прошёл почти мгновенно. Она была в первом десятке после перерыва и едва вошла в аудиторию, как её вызвали. Не успев замереть от страха, прочитала басню.

— Почему у вас южный говор? Вы ведь вологодская? — спросила преподавательница, сидевшая за столом с Анной Григорьевной.

Алёна замотала головой.

— Крымчанка я.

— В хорошем месте родились. Теперь там опять чудесно. — И Анна Григорьевна посмотрела на неё, будто знала, как любит Алёна свой Крым. — Вы никогда не выступали прежде? Почитайте-ка нам стихи.

В свободной простоте, во внимательном взгляде, во всём её поведении чувствовалась не показная доброжелательность, а настоящее уважение, интерес. И то, что она, как сказал Женя, «насквозь видит», не пугало, а, наоборот, успокаивало. Алёне захотелось прочитать, то есть, вернее, просто поговорить с Анной Григорьевной о Крыме.

Анна Григорьевна сказала только:

— Спасибо. Вы свободны.

Но Алёне показалось, что глаза её улыбаются.

В «колонном» зале, как назвал его Валерий, Алёну ждала Глаша, уже ответившая до перерыва, и всеобщий болельщик Женя.

— Раз две минуты спрашивали — значит, прошла! — авторитетно заключил он.

Опыт двух предыдущих дней и в самом деле показывал, что, если долго экзаменуют и много разговаривают с человеком — дело его плохо. Но были и исключения, и в душе Алёны боролись гордая уверенность и полная безнадёжность. По-видимому, с Глашей происходило нечто похожее — её весёлое стрекотание вдруг сменялось мрачной немотой. А бедному болельщику Жене попадало попеременно то от одной, то от другой, то за «эгоистическое равнодушие к судьбам товарищей», то за «бестактное влезание в душу».

Наконец экзамен закончился, и в списке счастливцев, допущенных в этот день к конкурсу, оказалась Петрова Глафира, Строганова Елена, Хорьков Валерий, и ещё Алёна с удовольствием отметила, что назвали Агнию Яхно.

Но вокруг было много обиженных, расстроенных, растерянных — кто-то плакал, кто-то скрывал огорчение за иронией. Алёне стало стыдно своей радости, но что было делать?

— Неохота в общежитие идти! — сказала Глаша.

— А мы гулять отправимся! — звонко, словно кастаньетами, щелкнув пальцами, воскликнул Валерий. — Гулять на радостях!

«Ему не жалко никого, или он… — Алёна оглянулась на Женю — у того было тоже виноватое выражение, какое она чувствовала на своем и Глашином лице. — Что же Валерий?»

Как тогда, после консультации, они отправились вчетвером.

И вскоре забыли о потерпевших поражение и свободно, со всем эгоизмом молодости занялись собой.

Первый этап пройден: они оказались допущенными к конкурсу! Сколько вспыхнуло надежд! И каких! Как хотелось играть, отдаваться необычайно сильным, возвышенным и страстным переживаниям! Какие