Гиви щелкнул замком.
– Ку-ку, – сказал он и подмигнул.
Старуха молча вытаращила глаза.
– Вот и я, – сказал Гиви.
– М-м-м? – не поняла старуха.
– Не узнает, – констатировал Гиви и надел кепку. – Так – узнаешь?
Старуха сказала:
– М-м-м?
– Ага, – подтвердил Гиви и поинтересовался: – Ну что, будем говорить или будем мычать?
Вахтанг сидел в машине, как Наполеон под Аустерлицем. Мимо, под равнодушными взглядами дежуривших вдоль дома грузин, пробежал одинокий спартаковский фанат, за ним протопотала толпа милиционеров.
– Пора, – сказал Вахтанг, поглядев на часы, и кивнул стоявшему возле машины брюнету.
Звонить брюнеты не стали, а с разбегу вынесли дверь в старухину квартиру. Глазам их предстало дивное зрелище. Старуха давала показания на унитазе, привязанная к водосточной трубе.
– Таксистов тоже он посылал? – спрашивал Гиви.
– Троцкистов? – тихо ахнула старуха. – Он. Кому ж еще. Такой бандит. В туалете меня запер!
– Ясно, – сказал Гиви. – Значит, одет как ветеран?
Старуха судорожно закивала.
Группа патриотов с транспарантом «Спасай Россию!» гнала Джона О’Богги по столице нашей родины. Джон утирался на бегу тюбетейкой, страшно хромал и приговаривал «Fuck». Рядом с ним от патриотов бежали: пять евреев, три армянина, два калмыка и негр. Негр, оборачиваясь и зверски сверкая белками глаз, кричал патриотам волшебные слова «Патрис Лумумба».
Они влетели в подземный переход и выскочили с другой стороны на группу дискутирующих граждан у редакции «Московских новостей».
Увидев хоругви и лица патриотов под ними, половина дискутировавших тут же дала стрекача. Другая половина, придя в себя, бросилась за ними в погоню. У стендов, прилепившись носом к газете, остался только близорукий и глуховатый старичок. Дочитав газету, он обернулся, повертел вдоль опустевшей площади явно нерусским лицом и спросил:
– А что, все уже уехали?
Джон О’Богги, обмахиваясь тюбетейкой и держась за сердце, сидел за углом в компании трех евреев. Левая щека его дергалась в тике. Вид у бывшего суперагента был, мягко говоря, не товарным.
– Азохн вей, – сказал тоскливого вида еврей средних лет. – Как мне надоели эти цоресы.
– А что ж ты не уехал? – спросил его другой.
– Я ждал, когда ты, – ответил первый.
– А я – когда ты.
– Скажите, – тяжело дыша, обратился к О’Богги третий еврей, – а что: вашу нацию тоже бьют?
– Какую? – спросил О’Богги. Щека продолжала дергаться в тике.
– Ну, вашу, – тактично повторил еврей.
– Бьют, – сказал О’Богги.
– Вас-то за что? – искренне удивился еврей.
– Не знаю, – ответил О’Богги и осторожно взглянул за угол. – Кажется, тихо…
В этот момент в воздухе что-то засвистело. Едва агент успел залечь, как посреди улицы что-то взорвалось, и с бульвара на Тверскую повернула колонна тяжелых танков. Громыхая, они поехали прямо на них, сверкая свежей надписью на броне «ЦСКА – чемпион!».
Джон О’Богги охнул и, петляя и припадая на одну ногу, побежал прочь.
Сзади лезли на стенку евреи; высовываясь из канализационных люков, стреляли по танкам из рогаток спартаковские фанаты, пританцовывали невесть откуда взявшиеся кришнаиты, но всего этого О’Богги уже не видел.
Забежав в общей суматохе за угол дома, он поставил чемоданчик на тротуар и устало привалился к стене. Немного отдышавшись, Джон вынул из брючного кармана трубочку валидола, вытряхнул на ладонь белую таблетку, положил под язык и прикрыл глаза.
Когда он открыл глаза, чемоданчика не было.
Джон закричал страшным голосом. На крик из-за угла повернул казачий конный патруль и, нахлестывая лошадей нагайками, поскакал на суперагента. О’Богги шмыгнул во двор и кошкой забрался по водосточной трубе на второй этаж.
Рядом с трубой открылось окно, и в окне появился здоровенный, весь заросший волосами мужик в майке.
– Добрый день, – сказал ему О’Богги.
Мужик тяжело вздохнул:
– Нинка, блядь, как мне надоели твои кобеля!
С этими словами он взял О’Богги пятерней за лицо и сбросил вниз.
Вечером на почту, держась за сердце, вошел грязный и полуживой, в нервном тике, азиат. Взяв чистый бланк, он написал: «НА ДЕРЕВНЮ ДЕДУШКЕ КОНСТАНТИНУ МАКАРОВИЧУ. ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА. ВАНЯ».
Через неделю в одном из шпионских гнезд в Западной Европе прочли: «Центр, Циклопу. Прошу обеспечить переход границы в обратном направлении. Агент «Минотавр».
А патриоты все гнали по набережной Москвы-реки чернокожего гражданина, осатанело кричавшего «Патрис Лумумба» – пока не вбежали следом за ним в Университет дружбы народов.
Оттуда они выбежали, гонимые сплоченной группой негров.
Особо свирепым выражением лица выделялся тот, который только что кричал «Патрис Лумумба». Патриоты отбивались от негров хоругвями и звали на помощь православных. Им улюлюкали с проносящихся по мосту грузовиков. Над первым грузовиком красовался транспарант «Люберцы – за «Спартак».
Наконец негры отловили одного патриота и под торжественный напев сбросили его в Москву-реку, а сбросив, начали приплясывать по набережной, раскачиваясь и ритмично хлопая в ладоши.
Вечером к зданию МИДа подъехала машина под разноцветным флагом какого-то африканского государства. Из остановившейся машины вылез тучный негр с папкой крокодиловой кожи в руке и другой, поджарый. Они начали неторопливо подниматься по лестнице.
Шофер, зевнув, достал из пачки сигарету, собираясь закурить, но закурить не успел. Дверь снова открылась, и тучного негра выкатили из МИДа на каталке вперед ногами. Рядом несли капельницу.
Следом из МИДа пинком выставили поджарого. Затем из двери вышел аккуратный мидовец в строгом сером костюме, с папкой крокодиловой кожи в руке. Разбежавшись, как вратарь, он зафигачил по папке ногой.
В вечернем свете листы африканской ноты протеста плавно оседали на ступени МИДа…
На экране телевизора в какой-то далекой стране негры, пританцовывая, рвали на куски красное знамя, переворачивали машины и били витрины «Аэрофлота». Комментируя кадры, диктор суровым голосом сообщал о взрыве антисоветизма в Верхней Бонге и Средней Бананге и высылке оттуда наших специалистов, оказывавших братскую помощь народам Бонги и Бананги в строительстве кирпичного завода.
На экране негры ломали кирпичи себе о головы и что-то пели.
Напротив телевизора, перед бутылкой, тарелкой и стаканом, сидел сильно «взявший на грудь» Вовчиков папаша, Сидор Петрович.
– Э-эх! – громко выкрикнул он в экран и грохнул лапой по столу так, что на столе задребезжало. – Флаг наш рвать, да?
И кинул в телевизор вилкой.
На звуки выглянула из кухни супруга Сидора Петровича:
– Чё, Сидор?
– Распустились! – пожаловался Вовчиков папаша, ткнув грязноватым пальцем в сторону программы
