– Вроде нет, – переглянулись таксисты. – Хотя, – вспомнил один, – одного вроде Давидом звали. Он еще старуху какую-то трахнуть хотел.
Это стало последней каплей.
– О-о-о-о! – закричал мужик. – О-о-о-о!
И, перестав кричать, сказал первому военизированному:
– Собирай народ, Гриша, час настал.
Утром у рынка Гиви Сандалия, напевая «Сулико», сгружал с уазика ящики с помидорами.
– «Но ее найти нелегко-о… – пел Гиви. – Долго я томи-и-ился и стра-а-адал, где же ты…»
Тут глаза у Гиви округлились, и он перестал петь: в магазин «Молоко» входила с кошелкой та самая старуха.
– Дорогой, – сказал Гиви шоферу уазика и, не глядя, вложил в его руку комок денег, – я отойду, мне очень надо.
– Старую знакомую увидал? – спросил шофер.
– Очень старую, – ответил Гиви Сандалия, сверкнув зубами.
Из магазина «Молоко» старуха заглянула в булочную, потом постояла за яйцами, пособачилась в бакалее – и везде за нею барсом крался Гиви Сандалия.
Наконец она отправилась домой, продолжая вслух доругиваться с продавщицей, и Гиви приблизился до расстояния броска. Но провидение хранило старуху: у самого подъезда она встретила соседку, и в подъезд они вошли вместе.
Гиви подождал, задрав голову, пока наверху хлопнет дверь, и, выйдя из дома, многообещающе глянул на угловые окна третьего этажа.
Отодвинув занавеску, Джон О’Богги увидел внизу брюнета с орлиным носом. Брюнет внимательно смотрел на его окно. Агент отпрянул от подоконника и прошел в кухню, где старушка выгружала нехитрую утреннюю провизию.
– В магазин ходили? – нежно осведомился он.
Старуха не ответила, продолжая доругиваться с продавщицей.
– Можно вас на минуточку, Марья Никитична? – попросил агент «Минотавр», разминая за спиной пальцы рук.
– Зачем? – поинтересовалась старушка.
– У меня есть бутылочка можайского молока и немецкие собачьи консервы из ветеранского заказа, – сказал О’Богги и очаровательно улыбнулся. – Отметим новоселье.
Гиви повесил трубку и вышел из телефона-автомата. Через минуту к рынку начали съезжаться машины. Из них, в полном вооружении, стали выходить грузины. Гиви, размахивая руками, показал им подъезд, а сам бросился обратно на рынок. Там, купив большую жесткую грушу, он выломал из ящика доску с гвоздем и насадил на него фрукт. Продавец груш с интересом следил за происходящим. Соорудив палицу, Гиви подмигнул визави и несильно тюкнул его грушей по голове. Продавец взвыл.
– Замэчателно, – сказал Гиви.
И бросился к машине, где на заднем сиденье сидел уже одетый, и очень хорошо одетый, Вахтанг.
– Вахтанг, – попросил Гиви, – пусти к старухе меня. Очень хочу.
Старуха, с кляпом во рту, сидела на унитазе, примотанная к трубе бельевой веревкой.
– Извините, Марья Никитична, – сказал в направлении санузла Джон О’Богги и чуть отодвинул занавеску: вокруг дома, уже не скрываясь, стояли брюнеты в одинаковых кепках. – Ничего личного.
– М-м-м, – сквозь кляп ответила старуха.
– Не понял. Ну да это и не важно. Важно, что вы позвонили в милицию.
– М-м-м, – промычала старуха.
– Вы, вы, – заверил О’Богги.
– М-м-м!..
– Не вы? Ну ладно, – пожал плечами агент «Минотавр». – Теперь это все равно.
Вынув из кармана бутылочку виски, он отвинтил крышку и налил в нее; потом накапал старухе валерьянки.
– Ну что, на посошок?
В дверь позвонили.
– Ктой-то? – старухиным голосом спросил О’Богги, бережно доставая из-за пазухи баллончик с черепом и костями на боку.
– Тэлэграмма, – ответили из-за двери.
Под суровым низким небом качались транспаранты «Свободу Николаю Артюхину!» и «Долой КПСС!».
Одобрительный рев рабочих прерывал речь выступающего.
– Мы, металлурги Урала, – кричал в мегафон детина в спецовке, – требуем освобождения нашего товарища, отважного борца с партократией Николая Артюхина! Даешь всеобщую забастовку, товарищи!
– Дае-ошь! – проревела толпа.
– Долой райкомы, горкомы и обкомы – кровососущие пиявки на необъятном теле нашей родины!
– Тэлэграмма! – настойчиво повторил Гиви Сандалия, стоя наготове у косяка.
– Секундочку, милок! – отозвались из-за двери.
Гиви успел злорадно улыбнуться, прежде чем в лицо ему ударила струя нервно-паралитического газа. Улыбка Гиви из злорадной стала блаженной, и он рухнул.
Агент «Минотавр» пантерой вылетел на лестничную клетку и застыл в жуткой боевой позе какого-то восточного вида.
На лестнице было пусто. Только Гиви лежал на пороге с самодельной палицей в руке.
– О господи, – прошептал «Минотавр», – эти загадочные русские…
Он затащил Гиви в квартиру. Через минуту ветеран с палочкой исчез навсегда. Вместо него из квартиры, прихрамывая, вышел с чемоданчиком раскосый азиат с неподвижным лицом и в тюбетейке.
Азиат прошел из подъезда в переулок, вдоль которого, подпирая стены, в непринужденных позах стояли грузины в кепках.
– Сынок, – попросил азиат одного из них, стоявшего под козырьком подъезда, – не стой здесь, опасно…
– Иди, иди, – поморщился грузин.
– Храни тебя Аллах, – сказал азиат и повернул за угол.
Навстречу ему, под хоругвями и транспарантом «Спасай Россию!», шла толпа угрюмых мужиков.
– О, вот еще один чучмек, – сказал один.
– Эй, урюк, – сказал другой, – ну-ка, иди сюда.
В просторном кабинете с портретом Дзержинского на стене сидел усталый мужчина, стриженный под «ежик». Перед его столом стоял другой, причесанный на пробор.
– Дальше, – сказал тот, который был под «ежик».
– По делу Артюхина обстановка ухудшилась, – продолжил «пробор». – В Ростове, Самаре и Архангельске начались волнения. На Урале за два дня зафиксировано восемь нападений на райкомы и горкомы КПСС. В целом по стране разбито сто двенадцать бюстов Ленина, а также суммарно восемьдесят три Маркса – Энгельса.
– Что значит «суммарно»? – нахмурился «ежик».
– Идентификация бюстов еще не закончена, – пояснил «пробор». – Данные отдельно по Марксу и Энгельсу будут завтра.
– Дальше.
– Массовые волнения в связи с делом Артюхина начались в городе Артюхинске, селах Артюхино, Артухово и деревне Верхние Артюхи.
– А Нижние?
– Что Нижние? – не понял «пробор».
– Нижние Артюхи, – сказал «ежик».
