– Бель-е!
В апартаменты, пригнанные Р.Ю., стаей овечек уже входили девушки.
– Я должен подумать, – уклончиво ответил Шленский.
– О’кей, – сказал господин Берти и что-то крикнул по-итальянски.
Из соседней комнаты появился молодой человек. Увидев девушек, произнес интернациональное «о-о!», нежно пододвинул за талию стоявшую с краю Лаврушину, улыбнулся Деветьярову и вышел из номера.
– Господин Никколо Берти! – радостно представил итальянца Роман Юрьевич.
Он выглядел добрым Дедушкой Морозом.
– There are our beauty…
– О, how pretty… – сказал господин Берти, разглядывая их с тем выражением удовольствия на лице, какое бывает у человека, прикупившего нечто изящное.
Молодой итальянец вернулся с огромным полиэтиленовым мешком и по знаку господина Берти вывалил из него на ковер с полсотни разноцветных ночных рубашек.
– Это презент, – перевела женщина. Господин Берти ободряющим жестом указал на кучу своего товара внизу. – Это ваше, – перевела женщина.
Через несколько секунд восемь девушек с радостным визгом ползали по ковру у их ног.
Выпитое за ночь подействовало по-разному. Шленский был тих и печален, Деветьяров – мрачен и зол.
– «Зо-олушки», – передразнивал он. – «Бал во дворце-е-е…» Шмары!
Он пнул ногой стул, и тот повалился набок.
– Не буянь, – сказал Шленский.
– Ага! – крикнул Деветьяров. – Тебе лишь бы все тихо. «Я поду-умаю». Дипломат! «Не буянь»… А я буду буянить! – Он попытался свалить пинком кресло, но оно лишь отъехало по ковру. – Я русский. Мне обидно! – выкрикнул Деветьяров.
– Ну да, а я еврей, – сказал Шленский.
– Ты – еврей, – согласился Деветьяров.
– И мне – не обидно? – спросил Шленский.
– Прости. Я не о том. – Деветьяров нежно похлопал друга по шее и налил. – За дружбу народов!
Шленский сделал кулаком «рот фронт».
– …Кроме итальянского! – закончил Деветьяров.
– При чем тут итальянец? – взвился Шленский. – Что ты пристал к итальянцу!
– Сука! – крикнул Деветьяров. – Он смеялся, пока они ползали!
– Правильно смеялся! – закричал и Шленский. – Что ему, плакать, что ли? Это нам надо плакать… А!.. – Он махнул рукой. – Давай!
Они выпили, не чокаясь.
– Еще раз вступишься за итальянца – я тебя ударю, – предупредил Деветьяров, подчищая ложкой остатки баклажанной икры из банки. – Понял?
– Понял, – сказал Шленский. – Не скреби так, башка болит.
– Извини, – сказал Деветьяров. – Я хлебушком…
– Девчат жалко, – вдруг сказал Шленский.
– Что-о? – спросил Деветьяров. – Кого?
– Девчат.
– Они шмары, – отрезал Деветьяров.
– Они несчастные, – сказал Шленский. – Они бедные маленькие «совки».
– Леня, – Деветьяров снова налил, – извини, но рано или поздно кто-нибудь все равно скажет тебе правду, и лучше, если это буду я. Они – шмары. А ты – дурак.
– Сам дурак, – сказал Шленский.
– Не-е, я не дурак, – возразил Деветьяров. – Я подлец. А дурак – ты.
Шленский печально махнул рукой.
– И я готов это доказать! – настаивал Деветьяров. – Вот, например: ты до сих пор не трахнул Кузнецову.
– Чего?
Деветьяров приподнял бутылку:
– Допивать будем?
– Не хочу, – ответил Шленский.
– Ой, – удивился Деветьяров. – Надо же, завязал!.. – И, влив остатки в стакан, поднялся. – Тост! – объявил он. – За успех шоу «Мисс шмара – 88»!
Деветьяров опорожнил стакан и сообщил:
– Занавес! Па-аклон!
И, поклонившись, рухнул на пол.
На завтраке Деветьяров сидел бледный, но мужественный. Шленский был помят и неприступен. Девушки из-за столов осторожно поглядывали в их сторону.
– Андрей Николаевич! – окликнула наконец Лаврушина. – А оладьи – можно?
– Хоть все, – не поворачивая головы, ответил Деветьяров.
– Приятного аппетита! – проходя к своему столику, хором, как октябрята, поздоровались Стеценко и Шефер, но шутка не прошла.
– Ты ешь, – посоветовал другу Деветьяров. Одна щека у Шленского закаменела от тревожно- вопросительных взглядов Кузнецовой.
– Я не хочу, – ответил он.
– А кто хочет-то? – философски сказал Деветьяров. – Надо! – И он намазал оладыш джемом. – Слушай, ну посмотри на нее, – попросил он через несколько секунд. – А то она изгипнотизировалась вся.
– Отстань, а? – попросил Шленский.
– Усложняешь, – констатировал Деветьяров. – А с ними надо проще. Ты ж видел, как они на карачках ползали… Живи рефлексами.
– Слушай, сэнсэй, – поднял глаза Шленский. – Ты мне надоел.
– Так ведь и ты мне, – просто ответил Деветьяров.
Сбоку раздался радостный визг Весниной, тут же повторенный другими финалистками. Проследив тревожный взгляд Деветьярова себе за спину, Шленский повернул голову.
В зал в сопровождении Евы Сергеевны входило с полтора десятка мужиков самых цветущих лет. Через несколько секунд столы, за которыми сидели девушки, были пусты. Их смех и щебет раздавались за спиной Шленского.
– Кто это? – поскучнев, спросил Деветьяров.
– Фотографы, сэнсэй, – ответил Шленский, исподволь глядя, как по-хозяйски обнимает Кузнецову какой-то бородатый малый.
– Конец малине, – печально сказал Деветьяров. – Накрылась личная жизнь.
– Еще раз «Прощание», – сказал Шленский. – Начали!
Деветьяров нажал на клавишу магнитолы.
Шли последние дни подготовки. Число за числом вычеркивалось синим фломастером на календаре, висевшем в номере у Шленского, и все меньше их оставалось до обведенной красным кружочком цифры «17». Девушки репетировали свои выходы, пропадали у косметолога и модельера; давал интервью Роман Юрьевич, и финалистки махали ручками в телекамеры из-за окон автобуса; Ева Сергеевна и Саша Жукова выходили из такси возле Хаммеровского центра, где жил господин Берти; поил членов жюри Роман Юрьевич… И вот однажды на календаре осталось только два незачеркнутых числа – 15 и 16.
– Леонид Михайлович?
Шленский захлопнул дверь своего номера и обернулся:
– Лена?
– У вас есть сейчас несколько минут?
– Есть, – ответил Шленский.
Из деветьяровского номера бесшумно выскользнула Оля Шефер и, увидев Шленского и Лену,
