– Та-та-та, ту! Ту-ту, та, та!
– Ой, – сказала Веснина. – Ой, получилось.
– Еще разок – давай? – не поверил ушам Деветьяров.
Веснина дала еще разок.
– Получилось! – Она завизжала от восторга, повисла на шее у Деветьярова и звучно поцеловала его в щеку.
В приоткрытую дверь спортзала за всем этим наблюдали Жукова и Стеценко.
– Теперь точно женится, – сказала Стеценко.
– Это мне, – сказал Деветьяров, забирая со стола у Лаврушиной и Черышевой пирожные с кремом.
– Ну Андрей Николаевич! – возмущенно крикнула Лаврушина.
– Козленочком станешь, – сказал неумолимый Деветьяров и откусил от пирожного.
Смешливая Шефер опять прыснула.
– А ты ешь, Мэрилин павлодарская, а то тебя в профиль не видно… Девочки, – обратился он к лишенным сладкого, – с завтрашнего дня ваши полдники идут на поправку Шефер!
Закончив свое антре, Деветьяров присел за столик, где полдничал Шленский, и положил перед ним надкусанное пирожное.
– Это тебе, Эфрос. От конкурсанток.
– Спасибо, – не моргнув глазом сказал Шленский и положил пирожное в рот.
– Приятного аппетита, Леонид Михайлович, – остановившись, сказала проходившая к своему столику Кузнецова.
– Пользуешься успехом, – поднял брови Деветьяров.
– Я им – не пользуюсь, – ответил Шленский.
Один эскиз сменялся другим.
– Это пролог, – комментировал художник, щупловатый парень с бородкой а-ля Арамис. – Значит, здесь вот – как договаривались, металлическая лента, а стробоскоп либо здесь, либо здесь.
– Может быть, сюда какое-нибудь цветовое пятно? – спросил Шленский.
– А будет! – сказал художник. – Там же фотография цветная, в цвете сомо…
– В каком?..
– Сомо. Ну это такой… желто-розовый.
– А кто это сказал? – поинтересовался Шленский. – Насчет фотографии?
– Ева, – сказал художник. – Она говорит, вы в курсе.
– Ясно. И кто там будет… в цвете сомо?..
– Да я откуда знаю… – ответил художник и, почему-то опустив глаза, занялся поиском следующего эскиза.
– Ну, вот и не больно. Ну, вот и совсем не больно…
Посреди спортзала лежала Лаврушина. Остальные сидели и стояли вокруг, глядя, как Деветьяров медленно покручивал туда-сюда ее подвернутую стопу. Лаврушина морщилась с неподдельным испугом в глазах.
– И ничего там связки не порваны, – сказал наконец Деветьяров, – не дурите мне голову! Это вывих, – сказал он, поглаживая Лаврушину по ноге.
Жукова, Черышева и Веснина внимательно следили за этим братским поглаживанием.
– А по-моему, и вывиха нет, – сказала Черышева.
– Сто-о-оп! – заорал Шленский.
– Боже мой, – поморщилась Даля. – Зачем же кричать?
– Раз и! Два и! – Деветьяров под музыку гонял девушек по спортзалу, но в этом уже явственно просматривались черты какого-то номера.
Шленский, под ту же музыку сидя в своем номере над листами писчей бумаги, изрисовывал их сценарием будущего шоу.
– Три и! Четыре и! – на весь спортзал хлопал в ладоши Деветьяров. – Стоп! Наташа, Саша, Лена, – еще раз свой проход!
– Стоп! – стоя в проходе кинозала, кричал Шленский. – Шефер, собери мозги в кучку. Еще раз!
– И раз! И два! – кричал Деветьяров в спортзале.
– Убью всех! – орал Шленский в кинозале. – На каком такте начинаем идти?
– На пятом! – стонал в спортзале Деветьяров. – На пятом акте идем!
– У нас сейчас обед, – робко заметила Шефер.
– У вас сейчас я, – безжалостно отрезал Деветьяров.
– Еще раз, – командовал Шленский.
– Еще раз, – говорил Деветьяров.
– Я сейчас умру, – задыхаясь, обещала Веснина.
– Умрешь – похороним, – успокаивал Деветьяров. – Поехали! Получится – отпущу спать.
– Ага, спать… как же… – вдруг сказала рыжая Стеценко, и стоявшая рядом Жукова внимательно на нее посмотрела.
– Начали! – крикнул Шленский.
– Отлич-но! – кричал Деветьяров. – И рука! И нога! И пошли!
– Хорошо! Умницы! – кричал Шленский. – И на финал! На финальчик! И-и-и хоп-ля!
Шленский выключил музыку.
Деветьяров стоял на пороге спортзала. Семеро девушек, не переодетые к занятиям, рядком сидели на скамеечке.
– В чем дело? – внимательно рассмотрев этот пейзаж, спросил Деветьяров.
– Мы сегодня не можем заниматься, – ответила за всех Стеценко.
– Почему? – глупо спросил Деветьяров.
– У нас женские дни, – улыбнувшись, мягко объяснила Черышева.
– У всех? – спросил Деветьяров.
– Почему у всех? – И рыжая Стеценко, поведя головой, указала на Лаврушину, молча разминавшуюся в стороне.
– А у нее почему не дни? – поинтересовался Деветьяров.
– А у нее климакс, – сказала Стеценко.
– Они просто устали, – сказал Шленский. Он лежал на верхней полке в сауне. – Их надо расслабить.
– Их не расслаблять, – ответил Деветьяров, попивая пиво из банки. Он сидел на средней полке на полотенце. – Их убивать надо.
– Ты чего такой кровожадный? – не открывая глаз, осведомился Шленский. – Отелло… «Убива-ать…» Подбавь парку.
– Убивать! – подтвердил Деветьяров и, встав, плеснул на раскаленные камни из пивной банки.
– Ох. Кайф… – слабо простонал разморенный Шленский.
– Убивать, Ленчик! И сегодня же, – продолжил Деветьяров. – А то они нам на голову сядут.
– Сядут, сядут, – подтвердил Шленский. – Спать надо меньше, тогда не сядут.
– Чего? – переспросил Деветьяров.
– Того самого, – ответил Шленский и повернулся на спину. – Чего слышал.
– Это мои проблемы, Станиславский, – сказал Деветьяров.
– Не только твои.
– Да что мне, монашествовать тут, что ли? – вскипел Деветьяров. – У меня крыша поедет!
– Не знаю, Андрюша, – ответил Шленский. – У меня не едет.
– Ты уверен? – спросил Деветьяров.
Шленский не ответил. Минута прошла в молчании: Деветьяров пил пиво, Шленский лежал с закрытыми глазами. Потом вдруг сел.
– Может, ты и прав, – сказал он. – Черт его знает. Пойдем поплаваем.
Они стояли у края бассейна. Голубое поле лежало перед ними совершенно нетронутым.
