– Ну конечно! – подтвердил Шленский. – Конкурс – это бал во дворце! Наутро одна уйдет с бала принцессой, а остальные… Понимаешь? – Шленский был на подъеме. – Нужно будет сделать с ними пять- шесть пластических номеров о любви, раскрутить на рассказы о себе…
– Еще раз, – попросил Деветьяров.
– Что «еще раз»? – не понял Шленский.
– Ну, вот это: «Нужно будет…» – что?
– Сделать пять-шесть пластических номеров, – медленно повторил Шленский.
– С кем? – спросил Деветьяров.
– С ними.
– А чего так мало? – спросил Деветьяров. – Давай шестнадцать.
– Хватит шести, – мрачнея, сказал Шленский.
– Слушай, Гайдай, ты что, серьезно? – осведомился Девятьяров.
– Ну, – сказал Шленский. – Ну говори, говори…
– Ленчик, – Деветьяров стал серьезен, – я тебя умоляю. Я сам все станцую.
– На фиг ты мне сдался! – взвился Шленский. – Мне они нужны! Они!
– Ленечка… – Деветьяров заговорил мягко, как с больным. – Давай по порядку. Жукова: реакции нет. Рыжая, халда, руками до полу не достает. Беленькая – ну сексапильная такая… – из нее в детстве мозжечок выпал, она в пространстве не ориентируется. Кузнецова заторможенная. В музыку из всех попадает одна литовка. Но только в медленную. Кто там еще, на твоем Бродвее? С грудью? Это, Ленечка, девушка твоей мечты, но ты извини: она в полном зажиме. И еще маленькая, шпана, и эта… ленинградка без темперамента. Все, Дягилев. Они ходить не умеют, а ты – «шоу»!..
– Научи, – сказал Шленский. – Ты для того и зван.
Деветьяров взвился:
– Из общества инвалидов позови!
– Знаешь что? – тоже взвился Шленский. – Кто меня уговаривал сюда ехать? Горбачев? Приехал – работай!
– Aгa! – закричал Деветьяров. – Сейчас! Сейчас папа бросит все дела и пойдет чинить самолетики!
Он встал и вышел из номера, с размаху хлопнув дверью. Шленский, уже набравший полную грудь воздуха для ответа, пыхтя от возмущения, забегал по номеру.
Выпустив пар, он забрался на диван и попробовал продолжить работу, но за окном начался методичный стук теннисного мяча о стенку. Шленский обхватил голову руками, потом соскочил с дивана и, нашарив ногами тапки, вышел на лоджию.
Мячом о стенку на площадке под окнами колотил Деветьяров.
Шленский вернулся в комнату и стоически вернулся к работе, но характер звуков сменился, и он снова вышел на лоджию. Деветьяров гонял мяч уже не один, а в паре с Асланом. При этом у него появилась болельщица – маленькая Шефер.
– Убивать надо! Всех, – убежденно сказал сам себе Шленский и вернулся в номер. Но когда к звукам теннисного поединка прибавилось женское хоровое скандирование: «Андрю-ша! Андрю-ша!» – Шленский не выдержал. Запустив кассетой в кресло, где раньше сидел Деветьяров, он схватил ключ и пулей вылетел из номера.
И столкнулся с Евой Сергеевной, ожидавшей лифта. Она многозначительно улыбнулась:
– О! Как кстати. Есть разговор…
На столе стояли стаканы с коньяком, полупустая бутылка и раскромсанный кусок халвы на блюдечке.
– Чем вы расстроены? – поинтересовалась Ева Сергеевна.
– Девочками, – ответил Шленский. – Они, конечно…
– Да-да, – понимающе кивнула Е.С. – Но все-таки есть две-три довольно перспективных, правда?
– Кто? – поднял голову Шленский.
– Жукова, – мгновенно ответила Ева Сергеевна и, как если бы Шленский недослышал, повторила: – Жукова.
Не зная, что ответить, Шленский молчал.
– Вам же надо будет на ком-то строить шоу, не говоря уже о церемонии награждения… – продолжила Е.С. свою мысль.
– А что, уже известно…
– Ленечка, – ответила Ева Сергеевна, – ничего не известно. Просто я очень вам симпатизирую и иногда могу, скажем так, проговариваться. А ваше профессиональное мнение может помочь членам жюри сориентироваться…
– Ясно, – сказал Шленский, которому ничего ясно не было.
– Это очень хорошо, если ясно, – заметила Ева Сергеевна. – И еще. Ведь у нас с вами могут быть свои маленькие секреты?
– Могут, – неуверенно согласился Шленский.
– Роман Юрьевич – он славный, но очень мнительный…
– Понимаю.
– Вы профессионал и взрослый человек, и я могу быть с вами совершенно откровенна: мужские привязанности очень понятны, я вовсе не ханжа, но это иногда мешает объективному восприятию. У Романа Юрьевича есть свои симпатии среди девочек. Кто же против, но это не должно вредить делу, не так ли? – Она уже не улыбалась.
– Не должно, – согласился Шленский.
В дверь постучали.
– Да! – резко крикнула Ева Сергеевна.
В проеме дверей появилась голова Кузнецовой.
– Ева Сергеевна, я позвонить.
– Сейчас нельзя, – ответила та.
– Но вы сказали – в семь часов.
– Сейчас – нельзя, – раздельно повторила Ева Сергеевна.
– Но там уже ночь… – умоляюще произнесла девушка.
– Закройте дверь! – вдруг заорала Ева Сергеевна. – Как я устала от них от всех, – поделилась она со Шленским, когда дверь закрылась. – Давайте еще выпьем.
Не дожидаясь согласия, Ева Сергеевна сама налила в стаканы.
– Ну, за нашу долгую дружбу, Ленечка! Ведь этот конкурс – не последний, у нас с вами большое будущее…
Ева Сергеевна отпила из стакана, Шленский пригубил.
– А вы, я вижу, почти не пьете, – заметила она.
– Почти, – улыбнулся Шленский.
– Молодой, талантливый, непьющий… – Ева Сергеевна внимательно рассматривала его. – Просто клад!
– Поэтому так глубоко и закопали, – отшутился Шленский. Он отставил стакан и пояснил: – Да нет, просто мне сегодня еще работать.
– А вы не напрягайтесь, – посоветовала Ева Сергеевна. – Вы же молодой мужчина и имеете право на отдых; здесь для этого все условия… Кстати, у девушек режим, и я строго за этим слежу. Но боюсь, на вас моего внимания может не хватить…
Шленский закаменел. Ева Сергеевна рассмеялась и коснулась его руки фиолетовым коготком:
– Ну что вы? Мы же с вами друзья…
Дверь распахнулась, и в номер оргкомитета стремительно вошел Роман Юрьевич, а за ним телохранитель Степан и еще какой-то одутловатый человек.
– А, совращаешь молодежь? – весело поинтересовался Роман Юрьевич у Евы Сергеевны. В глазах у него блестели злобные огоньки. – Дело!
– Уже совратила, – светло улыбнулась Ева Сергеевна и поприветствовала одутловатого: – Привет, Олежек!
