– Окончательней некуда, – согласился его одноглазый коллега, сидевший в соседнем кресле с сигарой в худощавой руке.
– Но как он организовал карьеру этому придурку? – кивнув на экран, спросил благообразный.
– Подробности неизвестны, – ответил одноглазый. – Но это безусловно дело рук «Минотавра». Это его стиль!
– Агент «Минотавр» – гордость нашей организации, – сказал благообразный. – Я хотел бы с ним познакомиться лично…
– Увы… – вздохнул Одноглазый Благообразный нахмурился.
Одноглазый вынул из кармана платок и печально высморкался.
– Мы не имеем достоверных данных, но, судя по всему, при выполнении последнего задания агент «Минотавр» был провален и погиб в застенках КГБ.
Благообразный траурно покачал головой:
– Теряем лучших людей…
Утро застало Джона О’Богги на Казанском вокзале. Он спал на полу у помойки, завернувшись в халат и накрыв лицо тюбетейкой. Возле лица шваркала тряпкой уборщица.
– Эй! – потряс его за плечо мужичок. – Эй!
– А?
О’Богги сел, глядя на мужичка диковатым взором. Джон был небрит, лицо его намертво искривила нервная судорога, глаз дергался, руки дрожали.
– Что?
– Ташкентский уходит, – сказал мужичок. – Опоздаешь.
– Спасибо, – прижимая к груди тюбетейку и кланяясь, прошамкал Джон. Нескольких зубов у него не было. – Большое вам всем спасибо…
Сказавши это, он сел и жадно высосал последние капли из пустой бутылки, стоявшей рядом. Потом «Минотавр» тяжело поднялся и, припадая на больную ногу, захромал на перрон.
– Христос с тобой, сынок, – перекрестила проходящего мимо суперагента сердобольная старуха.
– Аллах акбар, – ответил суперагент.
Над Москвой поднималось солнце.
Непроявленные фотографии
Киносценарий, в ту пору претенциозно называвшийся «Бон шанс», мы сочиняли в 1992 году. Мы – это я и мой приятель Мишка Чумаченко, впоследствии Чумаченко Михаил Николаевич, декан режиссерского факультета Российской академии театрального искусства.
Мишка был, можно сказать, вывезен мной из Читы, где я отдавал родине свой священный (мать его) долг, а Мишка просто жил. Под самый дембель, весной 82-го, я брел в районе кинотеатра «Удокан» с законной увольнительной в кармане. И вдруг увидел на заборе объявление о спектакле какого-то самодеятельного театра по песням Высоцкого.
Ну, я и пошел. Надо было куда-то деть вечер.
Надменный ветеран первой табаковской студии, я был убежден, что все это будет дрянь. Но это была не дрянь. Временами это было просто хорошо! Спектакль придумала ясная голова и сколотили крепкие руки.
Я зашел за кулисы, спросил, кто это сделал, и ко мне вывели человека, похожего на крупного мультипликационного Гурвинека. Преподаватель Читинского пединститута, он успел всерьез заболеть театром и собирался в Москву, поступать в ГИТИС.
Через несколько дней я демобилизовался, а летом Чумаченко уже жил в нашей московской квартире (на балконе). Моя мама была счастлива. Она наконец нашла человека, которого не надо было уговаривать доедать то, что лежит на тарелке.
Мишка поступил на режиссерский к Марии Осиповне Кнебель.
А спустя десять лет – уже в другой стране, через цепь шапочных приятелей – на меня вышли какие-то новосибирские братки, занимавшиеся глиноземом, а может, красной ртутью. В общем, что- то у них эшелонами шло куда-то в обмен на гуманитарку, которая, в свою очередь, на что-то обменивалась… Короче, эти братаны, измученные внезапно появившейся наличностью, решили построить под Новосибирском Голливуд и выражали готовность со страшной силой вкладываться в кино. (Это в те годы была главная отмывка денег.)
А мы с Мишкой как раз в это время пробалтывали, без ясных целей, симпатичный сюжет для кино – и поняли, что это судьба!
Через какое-то время я был приглашен зайти в офис к браткам, поговорить.
Офис оказался номером в гостинице «Севастополь», насквозь прокуренным, с бутылками из-под хорошего вискаря у дешевых вдавленных кресел. Я начал что-то рассказывать про сценарий, но инвесторы в тренировочных костюмах только замахали руками: давай, давай, пиши!
Так и не понял, зачем звали.
Через какое-то время я получил аванс, оказавшийся впоследствии окончательным расчетом. Суммы не помню (время было девальвационное, счет шел на миллионы).
Хорошо помню, однако, способ оплаты: посланец инвесторов занес деньги мне на дом в полиэтиленовом пакете с надписью «Мальборо». Это был человек в майке, под которой угадывалась мощная и хорошо напрактикованная мускулатура. Он выгрузил дензнаки на кухонный стол и предложил их пересчитать. Будучи в предынфарктном состоянии от присутствия этого типа на своей жилплощади, я, помню, только спросил, где расписаться за получение.
Браток посмотрел на меня как на тяжелобольного.
Когда он покинул квартиру, я запер дверь на все полтора замка, причем отчетливо помню, что хотелось еще и привалить ее чем-нибудь для надежности.
Когда я дописал сценарий, на Киностудии имени Горького начался подготовительный период: пробы, поиски натуры, составление сметы…
Директора будущей картины звали Иосиф Сосланд. Сценарий он читал с калькулятором в руках, покрякивая от моих фантазий. После сцены, где камера облетает пансионат, в котором разворачивается действие фильма, Сосланд прямо попросил меня не изображать из себя Микеланджело Антониони, а обойтись простыми планами.
Снимать кино должен был молодой в ту пору Илья Демин (ныне – обладатель всевозможных операторских премий). Роль Деветьярова писалась на малоизвестного актера Домогарова, и огромный портрет его персонажа (актера по профессии) у кинотеатра «Россия», в последних строчках нашего сценария, я прошу считать предвидением домогаровской кинокарьеры…
Маленькую роль Евы Сергеевны мы осмелились предложить Марине Нееловой, но получили отказ – впрочем, вполне доброжелательный. Марина Мстиславовна сказала, что, будь она мужчиной, согласилась бы на любую из двух главных мужских ролей: они ей понравились.
Помимо этих двух главных персонажей в сценарии обитало восемь юных фотомоделей. Пробы шли полным ходом, и к концу 92-го мы с Мишкой могли открывать модельное агентство… Увы, к тому времени это было уже единственным применением накопленного материала – когда подготовительный период закончился, выяснилось, что денег больше нет.
Потом выяснилось, что нет и инвесторов. Ни один телефон не отвечал, а в их офисе обитали другие энтузиасты первоначального накопления капитала.
Братков смыло, как и принесло, мутной волной начала девяностых, и я удивлюсь, если вдруг окажется, что они пережили эти годы. Там, где шли эшелоны с глиноземом и загадочной красной ртутью, убивали в те годы чаще, чем мыли руки.
А тут мы, два лоха со своим кино про любовь.
Удивительно (хотя, если вдуматься, как раз ничего удивительного): в самом сценарии, как в воде, отразились лица очень похожих лохов на фоне очень похожего социального фона. И как конкурс фотомоделей – героям фильма, наше кино нам с Мишкой будто привиделось…
