Ну да, это и называется «стильно». Это значит — так, как ты никогда не научишься. Сначала Вэри решила, что это форменный экзот пилота. Незнакомка чуть повернулась, и экзот превратился в шикарное вечернее платье. Наконец, когда рыжая сделала шаг, стало видно, что ее тело всего лишь обернуто одним цельным куском простой белой ткани.
Однако и после этого в ней оставалась много необычного. Чересчур крупная, даже угловатая фигура. Очень светлая, молочная кожа. И все это вместе, как ни странно, лишь усиливало ее привлекательность. Она была пугающе красива.
«Робот-супермодель, индивидуальный крой. Сбился коэффициент по шкале садо-мазо. Вот и притащили настраивать в ближайший добрель,» — пронеслось в голове у Вэри. Она не любила неопределенности и всегда успевала заполнить информационную пустоту целой кучей выдумок еще до того, как ее заполнят факты.
Реальность, как всегда, оказалась и хуже, и лучше. Изумрудные глаза незнакомки заморозили Вэри на месте. Нет, не робот. Просто люди европейского типа — большая редкость на новых континентах. А среди фей тем более. Поэтому рост незнакомки и цвет ее кожи так непривычны. Зато во взгляде — вполне конкретный выговор за неприветствие старшего по званию.
Вэри спешно сделала «рицу-рей». Незнакомка кивнула, и вместо выговора состоялся удивительный разговор — вроде и неприятный, но в то же время… Сразу стало ясно, что сбило настройки Ванды. Спокойный и низкий, почти мужской, и от этого еще более завораживающий голос ослепительной незнакомки был похож на глубоководное течение, неведомым образом докатившееся до тихой заводи и вызвавшее дрожь в ногах купальщиц. И еще стало ясно, что сама Вэри всегда, всегда хотела говорить на таком же прямом, издевательском языке, пробивающем всю броню фальшивых улыбок и профессионального сюсюкания фей.
— Любишь старые голодрамы?
— Н…нет, госпожа.
— Верно. Паршивые диалоги, да и сюжеты белыми нитками шиты.
— Н…не знаю, госпожа.
— Знаешь, знаешь. Вы с подругами смотрите по десять фильмов в месяц, бездельницы.
— Это просто за компанию, госпожа…
— Ага, подставляем коллег? Хорошенькие у вас тут шаблоны общения.
— Марта, ну что ты, в самом деле. Она же еще только…
— Ванда, радость моя, дай мне самой повышивать цветочки, хорошо?
— Извини, сестра.
— За «сестру» ты еще ответишь. Итак, по десятке в месяц. За компанию. Комментируя эти голодрамы, она в девяноста семи случаях из ста по первым десяти минутам действия угадывает ключевые события следующего часа. В семидесяти трех случаях она точно знает, чем фильм закончится. И более чем в половине попыток точно предсказывает следующую фразу, которая прозвучит с экрана. Знакомые развлечения, детка?
— Я не понимаю, что я сделала плохого, госпожа… Вы за мной следили?
— И не только. Пора бы знать, что до появления на вашем континенте добрелей голодрамы были одним из лучших средств прошивки. Берешь сотню наиболее модных фильмов, подсчитываешь, сколько раз там показывают убийства и похороны, а сколько раз — секс и роды. Соотношение этих чисел называется «демографической политикой государства». Но если какая-то шпилька заранее знает, когда на экране покажут расчлененное тело, а когда детское питание — можно уже не показывать. Запланированной прошивки не получится.
— Но я же не специально…
— А нам нужно, чтобы специально. Именно такие шпильки нам нужны, чтобы проверять на прочность более современный трикотаж. Последние пять голодрам, которые ты видела, были скомпилированы специально для тебя. Ты прошла тест, хотя с виду тебя не назовешь умной. И это тоже хорошо.
— Не издевайся над девочкой, Марта!
— Что ты, Ванда, я совершенно серьезна. Особенно я балдею от этих модельных глаз на ее азиатской мордочке. Один уже слегка подкривило… Сшито в первом попавшемся косметическом автомате Нового Сингапура, так?
— Перестань пороть, старая ведьма! К тому возрасту, как мы их отлавливаем, они все успевают испортить себе лица по дешевым каталогам. Мы знаем об этом, мы работаем с ними… Но зачем же так грубо выдергивать старые нитки! Ты ведь знаешь, сюда попадают девочки с непростой судьбой…
— Ах да, точно. Мне надо было обнять ее и шепотом признаться, что в школе меня никто не приглашал танцевать, а потом случилось то самое, самое страшное — я сломала ноготь мизинца, когда ковыряла в носу. После моих историй девочка расчувствовалась бы и тоже поведала о непростой судьбе. Как она работала в службе гуманной поддержки для технофобов, которые отказываются разговаривать с бытовыми искинами. И как после две тысячи сорок восьмого вопроса «Почему у меня не открывается окно?» бедняжке захотелось выпрыгнуть из окна. И мы с ней обрыдали бы друг другу бретельки после таких откровений. Ты так это представляешь, Вандочка?
— Нет, Марта, не так. Но я сделала ошибку, верно. Я всегда забываю, что ты не просто старшая фея, а «фея без добреля». Если бы ты каждый день… Впрочем, неважно. У всех свои методы. Хочешь, посмотрим другую девочку?
— Зачем же? Эта — как раз то, что мне нужно. Массовость, пошлость — отличная маскировка. Хотя лучше всего тут подходят курносые белошвейки с длинными спицами и высоко левитирующими молочными железами, как у тебя…
— Я сообщу Совету о нарушении моей рабочей психосреды, сестра. Я тебе не подушечка для иголок.
— Неужели? Ах да, я так неудачно встала! Совсем заслонила от публики твою нежную ручку с таким романтичным шрамом. Кстати, даже в самых дешевых косметических автоматах такие шрамы за пять минут сводят. А твой с годами как будто только ярче становится. Может, ты его чем-нибудь натираешь? Мне казалось, у нынешней молодежи более популярны видеотатуировки на ягодицах, а не псевдопорезы на венах. Или это такая поэтическая реклама лазерных депилляторов, которые иногда промахиваются?
— Я уже медирую рапорт, Марта. Использование персональных данных, связанных с травмами, для неоправданного нанесения психического ущерба при исполнении…
— …Но с другой стороны, через два года в моде опять будут японские коротконожки и глазная асимметрия. Ладно, Ванда, не ной. Я беру эту куколку.
Огненная шевелюра и белая спираль платья одновременно взметнулись на ветру, когда она вышла из добреля на улицу. Двое завсегдатаев «Клевера» остановились на пороге с открытыми ртами — и еще пару минут пытались говорить друг с другом на языке разведенных рук и выпученных глаз.
Интересно, можно ли хотя бы с десятой долей такого шарма выйти из искин-туалета, который не нашел в твоих испражнениях никаких героических болезней?
Оглядываться неприлично. Оглядываются неуверенные или нескромные. Или те, кого во время экзамена интересует не мнение экзаменаторов, а оставшаяся за спиной уборная.
Сделав пару шагов, Вэри не сдержалась и оглянулась. Ну вот, все равно опоздала! Красивый деревянный домик-туалет уже морфировался в чемоданчик. Из днища проросли шесть черных корней, чемоданчик попружинил на корнях и побежал. Еще миг — и он скрылся в белой палатке.
Ничего не оставалось, как вернуться к столикам, где трое людей опять скрестили на ней свои странные взгляды. Лазеры клетчатой, ледышки седого, броуновские движения усатого.
А вот и Марта, по-прежнему ковыряется в салате. Нет, за два года наставница не изменилась. Но почему же эта ходячая высоковольтная линия, гальванизировавшая всех встречных мужчин одним только движением плеча, нынче сидит как на иголках? Почему эта женщина с бритвой вместо языка, затыкавшая любых соперниц одной только шуткой, сегодня лишь скромно покашливает, а ученице своей намекает и вовсе заткнуться?
— Надеюсь, до вас не добралась та умная плесень, на которую наш полковник пожалел спецсредств? — поинтересовался седой.
