— Это ты сделала? — с трудом выговорил я. — Ты действительно заказала его убийство? В этом причина твоего приезда? Ты полагала, что сегодня его уже не будет в живых и ты останешься ни при чем. Так? А убили другого человека!

— Ты что, с ума сошел?! — выкрикнула она. Она стояла передо мной, совершенно обнаженная, в чулках, забыв, что на ней нет одежды, и впервые на моей памяти не обращая на это никакого внимания. — Как я могла это устроить? Кого я об этом попрошу?!

— Кого? — растерянно повторил я. До этого вопрос о технической стороне этого покушения почему-то не приходил мне в голову. Я был слишком поражен самим событием.

— Вот видишь! — воскликнула она, торжествуя. — Ты сам не знаешь, в чем ты меня обвиняешь!

И вдруг простая догадка посетила меня.

— Сява! — сказал я. — Конечно же, ты попросила Сяву. Ты говорила, что он позавчера приезжал к тебе! И что ты его выгнала. Но даже ты, при всей своей неосторожности, не стала бы открыто ссориться с этим отморозком. Вы договорились! Ты пообещала ему отдать что-то из бизнеса…

— Что за бред! — перебила она, заметавшись по номеру. — Я не стану этого слушать! Какие-то дурацкие подозрения! Какое мне дело до Собакина! Я никогда не буду договариваться с бандитами! Я ненавижу этих подонков!

Она кричала в голос, распаляя себя, и это почему-то еще больше убеждало меня в ее вине. Сама ее злость казалась мне неестественной. Я молча смотрел, как она лихорадочно бегает по комнате, хватая одежду, что-то ожесточенно доказывает и размахивает тонкими, красивыми руками. Я любил ее. Я не знал ее. И от этого желал еще больше. Все происходило как будто не со мной.

— Скажи, — спросил я тихо. — Это ты убила мужа? Она сразу осеклась, закрыла ладонью рот и в ужасе уставилась на меня.

— Я хочу знать правду! — настаивал я. — Мне это важно.

Не отвечая, она забежала в ванную и хлопнула за собой дверью. Вернулась она минут через тридцать, накрашенная, причесанная, одетая, как в день приезда. И абсолютно чужая. Все это время я сидел неподвижно. В голове у меня было пусто. Она подняла с пола свою сумку.

— Все! — холодно произнесла она. — Я уезжаю! Не звони мне больше.

Я пожал плечами и не ответил. Она подошла к двери, но остановилась и обернулась.

— Ты не любил меня, — сказала она презрительно. — Меня никто никогда не любил. Плевать! Мне никто не нужен!

Она взялась за ручку двери и вновь повернулась.

— Ладно, — горько усмехнулась она. — Хочешь знать правду? Знай! Я клянусь тебе чем угодно, моим ребенком клянусь, что я не имею к этому никакого отношения!

И она вышла. Я не бросился следом. Я ей не поверил. Белое смятое платье так и осталось валяться возле кровати. Мне было трудно дышать, как будто мне переломали ребра.

Я, разумеется, так и не смог заснуть, даже не пытался. Полдня я бесцельно бродил по городу, стараясь не думать о том, что произошло. Но у меня это плохо получалось.

Я работал в крупной корпорации, которая занималась нефтью и попутно — всем остальным, что приносило деньги. Как говорят в наших кругах, я был «в бизнесе». Некоторые сделки я готовил сам, при заключении других я присутствовал. Я знал, что среди них не было ни одной до конца законной. Мы скупали за бесценок то, что стоило сотни миллионов, уходили от налогов, давали взятки политикам и чиновникам, подкупали правоохранительные органы и жали руку бандитам и убийцам. Мы лгали, обманывали, изменяли женам, и при этом считали себя глубоко порядочными людьми. Потому что все остальные поступали еще хуже. А те, кто жил иначе, страстно мечтали жить, как мы, чтобы иметь возможность поступать так же.

Именно в этом и заключалась великая тайна русской жизни: в том, что во всей моей необъятной Родине не было человека, который бы уважал законы. И все, от президента до уборщицы, в глубине души считали любые законы лишь лживой уловкой, с помощью которой умные люди дурачат олухов.

И, тем не менее, ни разу в своей беспутной и неправильной жизни я не отдал приказа убить или искалечить человека, хотя сделать это мне было проще, чем прикурить. Собственная смерть не пугала меня, но я боялся отнять или сломать чужую жизнь. Почему? Я не знал ответа на этот вопрос. Возможно, в этом была какая-то моя неполноценность: в неготовности идти до конца.

Утомившись от бесцельного кружения по тесным улицам, я потащился в галерею голландской живописи и, пройдя по полупустым залам, с час сидел перед «Ночным дозором». Не то чтобы мне нравилась эта картина — своей театральной декоративностью она чем-то напоминала мне обстановку в ресторане «Мираж», — просто здесь было мало народу. К тому же Рембрандт, в отличие от Ван Гога, чей музей был всегда забит туристами, хотя бы не оскорблял мой глаз своим незнанием композиции.

Часам к семи я вернулся в номер. Где меня и нашел Храповицкий, осунувшийся, но полный энергии.

— Хватит валяться! — бодро принялся командовать он. — Егорка назначил прощальный банкет перед отъездом. Народ уже собрался в ресторане. Я заскочил за тобой, а то ты не найдешь дорогу.

— Надо позвать Плохиша, — вспомнил я, когда мы уже вышли на улицу. — А то как-то нехорошо получится.

— Плохиша не надо звать! — усмехнулся Храповицкий не без раздражения. — Представь себе, Плохиш, полуживой с похмелья, своим ходом приперся в Гаагу, причем в галстуке, и нашел нас там. Глядя на него, я думал, что его хватит кондрашка, но к обеду он отошел. Лисецкий был в восторге от такой преданности. Зато всю дорогу корил меня тобой.

— Извини, — виновато пробормотал я и, опережая его расспросы об Ирине, поспешно поинтересовался:

— Как прошла поездка?

— Гаага — милый городок, — одобрительно кивнул Храповицкий. — В отличие от этого вертепа, где не найдешь ничего, кроме телок и анаши. Есть пара приличных магазинов. Я даже купил себе черную куртку. Замшевую. На «молниях». За четыре с половиной штуки баксов. Гуччи. Хотел еще взять туфли, да поленился тащить.

— Зря не взял, — сказал я серьезно.

Он не уловил иронии. В вопросах приобретения тряпок у него пропадало чувство юмора.

— Ты думаешь? — переспросил он с сомнением. — В принципе у меня этих туфель больше сотни.

— Всего? — уточнил я.

— Всего! — обиделся он. — Черных. Всех-то я и не считал. Может, и зря, конечно. Туфли вообще-то хорошие были. Да ладно! Одними больше, одними меньше. Буду босиком ходить. Разутый, раздетый… — Он как-то погрустнел.

— А прием в министерстве? — продолжал я уводить его в сторону.

Храповицкий хмыкнул.

— С приемом вышел конфуз, — насмешливо сообщил он. — Этот парень, как его, Назаров, что ли, ну, который заведует в области международной ерундой и которого ты все к нам сватаешь, сообщил, что нас будет принимать госсекретарь Нидерландов. В Министерстве иностранных дел. Егорка решил, что ему предстоит встреча со вторым лицом государства, и надулся от важности. Заставил всех темные костюмы напялить. Мы приезжаем, черные и торжественные, как похоронная команда, и выясняем, что госсекретарь у них — всего лишь заместитель министра. Вообрази, встречает нас такая ватрушка, лет пятидесяти, с грязными волосенками в косичке, в каком-то бесформенном бесцветном балахоне, что у них, видимо, считается женским деловым костюмом, чуть ли не в сланцах. И всем своим толстым видом дает понять, что коли мы не собираемся подписывать серьезных соглашений, то могли бы не отрывать ее от важных дел.

Не знаю уж, чем там она занималась, пиво, наверное, пила и чипсами закусывала. Егорка, понятно, скис. Понес какой-то бред о взаимном сотрудничестве Королевства Нидерландов с Уральской областью. А когда вместо торжественного обеда нам еще устроили трехкопеечный фуршет, прямо в каком-то из их