Наконец Вася меня обнаружил, и в его лице изобразилось страдание.

— Возьми себе голландца, а? — хрипло взмолился он. У Васи была своеобразная манера выражаться, даже когда он выпивал в меру. Гадать о том, что он имел в виду, когда перебирал, было бесполезно.

— Какого голландца? — уточнил я терпеливо.

— Ну этого. Хенриха. Из Амстердама, — пояснил Вася, прошел в кабинет и тяжело опустился на стул. — Я из-за него уже три дня дома не ночевал. Меня жена зарежет.

Я не знал, которую именно из своих двоих жен Вася опасался, но был уверен, что они обе с удовольствием его бы зарезали, если бы не страх лишиться источника доходов.

— А почему ты теперь ночуешь с Хенрихом из Амстердама? — спросил я с любопытством.

— А что же мне его бросить, что ли? — горячо возразил Вася.

При одной мысли о том, что я могу подозревать его в совершении подобной низости, Вася так распереживался, что спросил, не найдется ли у меня чего-нибудь выпить. У меня нашлось. И, выпив, Вася несколько успокоился.

— Я его в Амстердаме откопал, в прошлом году, — пояснил он. — Отличный парень. Интеллигент. Мы с ним за неделю там все притоны облазили. Я тебе потом расскажу, как мы развлекались, ты не поверишь! Он, кстати, по-русски говорит лучше меня.

Говорить по-русски лучше Васи было несложно, но сообщать ему об этом я не стал.

— Я предложил Храповицкому сделать этого Хенриха директором нашего представительства в Амстердаме, — прибавил Вася.

— А зачем нам представительство в Амстердаме?

— Ну как? — туманно ответил он. — В Москве же есть. В Москве у нас действительно оно имелось. И отрицать это обстоятельство я не мог.

— Храповицкий сказал, привози его, посмотрим. Я и привез. А тут выяснилось, что вам всем не до этого. — В Васином голосе зазвучала обида. — И мне пришлось за вас всех отдуваться.

Со стороны Васи было очень любезно отдуваться за меня, пьянствуя с незнакомым мне Хенрихом. Вася, должно быть, старался не за страх, а за совесть. Я выразил Васе свою благодарность, сдобрив ее долей сарказма, который он, как всегда, не заметил.

— Возьми его хоть на сегодня, а? — жалобно попросил Вася. — А там я его уж как-нибудь домой отправлю. Как друга прошу.

Я хотел отказать, но посмотрел в Васины отчаявшиеся глаза и сдался.

— Ладно, — кивнул я. — Только не раньше вечера. У меня все-таки тоже дела есть.

Когда Вася отбыл, я вернулся к просмотру на том месте, где он меня прервал. К микрофону подошла Ирина. Камеры наконец-то показали ее лицо крупным планом. Оно было измученным и осунувшимся. Даже ее глаза как-то потускнели. Она заметно волновалась, но говорила твердо и ясно.

Смысл ее краткого выступления сводился к тому, что в память о муже она берет руководство всем его бизнесом на себя.

Я аж выронил сигарету. Такого я не ожидал даже от нее. Хотя она с первого взгляда произвела на меня впечатление дамы весьма сумасбродной. Насколько я знал, в Нижне-Уральске не существовало мало- мальски серьезного бизнеса, который возглавляла женщина.

Хасановские дела были явно запущены, на фирме висели долги, у покойного существовали сложные отношения с бандитами, сути которых не знал никто, кроме него самого. Короче, встать у руля его предприятий осмелился бы далеко не каждый мужчина. Если, конечно, им не двигало намерение украсть сколько можно и поскорее убежать.

С ее стороны это был дерзкий шаг. Точнее, прыжок в пропасть. В полном недоумении я качал головой.

Сделав свое заявление, она почти сразу же покинула трибуну. В камере некоторое время еще была видна ее высокая тонкая фигура с прямой спиной и упрямо поднятой головой.

Я посмотрел дальше, но не нашел ничего интересного, если не считать интервью, которое дал Бомбилин нашим журналистам уже на улице. Свирепо сверкая глазами в камеру, он, в свойственной ему непререкаемой манере, сообщил, что бандиты начинают убивать друг друга, что одним кровососом стало меньше и что если срочно не выбрать мэром его, Бомбилина, то скоро трупами будут завалены все улицы.

Я вернулся к выступлению Иры и посмотрел его еще раз. Едва я успел выключить телевизор, как дверь кабинета опять открылась. На сей раз это был Плохиш. Он плюхнулся в кресло и через стол протянул мне руку.

— Как дела? — рассеянно спросил он.

Это было что-то новое. Плохиша не интересовали дела окружающих, если они не сулили ему выгоды. Как правило, он дожидался, когда такой вопрос задавали ему. И начинал пространные жалобы на отсутствие денег и должного внимания к нему со стороны женщин.

Выглядел Плохиш тоже весьма необычно. Прежде всего, несмотря на довольно теплую погоду, он был в черной кожаной куртке, которая вздувалась и топорщилась на его круглой фигуре. На его лбу блестели капельки пота, а редкие рыжие волосы намокли и прилипли к черепу. Цвет его лица был серым. Я понял, что-то произошло.

— Рассказывай, — сказал я коротко.

— О чем? — хорохорясь, спросил Плохиш, будто не понимая. — У меня все отлично!

Это могло означать только одно. Что все обстояло гораздо серьезнее, чем я предположил поначалу.

— Говори, чего там! — поторопил я.

Плохиш покосился на меня своими маленькими беспокойными глазками, решая, довериться мне или нет, и шумно втянул воздух.

— Короче, мне кранты! — выпалил он. Он попытался усмехнуться, но его пухлые щеки задрожали, как будто он часто жевал.

В русском языке существует несколько емких понятий для обозначения скорого и неизбежного конца. Если я их толкую правильно, то «кранты» — даже хуже, чем «труба».

— Менты? — спросил я, гадая, на чем именно Плохиш попался.

— Бандиты, — ответил он с острой тоской. — Сегодня «стрелка». В три часа. — Он посмотрел на часы и добавил упавшим голосом. — Уже скоро. Порвут меня, я так думаю.

Подобное признание из уст грозы местных ларечников и бывалого уголовника, проведшего почти неделю на тюремных нарах, было ошеломительным.

— За что? — уставился я на него.

— Завидуют мне, волки! — мрачно проговорил Плохиш. — Жаба их давит. Сами-то только и умеют, что чужое отбирать, вот и бесятся.

Он закурил, нервно затягиваясь.

— Они давно уже зубы на меня точили, — продолжал он, распаляясь. — Еще осенью. Но тут я под Ильича нырнул, ты же помнишь. Они вроде заткнулись. Я тогда под шумок у Чижиков фирму открутил. Нормальную, кстати, фирму.

С моей точки зрения, откручивание фирмы у Чижиков не являлось созидательным актом. Но Плохиш, вероятно, думал иначе.

— Потом еще филипковского коммерсанта в плен взял! Он там моим денег задолжал, а платить не хотел! — Несмотря на страх, но не смог обойтись без бахвальства.

— И они, конечно, не обрадовались, — догадался я.

— Да они как с цепи сорвались! — вскипел Плохиш от несправедливости. — Такое понеслось! И денег-то у меня больше! И не по понятиям я живу! И с ментами у меня все схвачено! Куда ты вообще лезешь?! — передразнил он интонацию своих врагов. — Ты откуда взялся? Ты кто такой по жизни? Ты официантом работал! Ты — халдей! Ты — коммерсант! Больше всех, конечно, Чижики разорялись, ну, эти