какой-то тусклый пиджак и пузырились мятые брюки. Храповицкий приехал с семью охранниками. С Ефимом, как всегда, был только его водитель. Храповицкий выглядел поджарым, хищным и собранным. Обрюзгший Ефим казался рыхлым, добродушным и неуклюжим.

Но, будучи столь непохожими внешне, они боролись за одно и то же. Во всей нашей огромной области им было не ужиться вместе. И они готовы были схватиться не на шутку.

Наконец, официанты ушли, оставив нас наедине. Гозданкер набросился на салат. Храповицкий взял со стола нож и принялся крутить его в руках.

— Ефим, — заговорил Храповицкий, стараясь сдерживаться, хотя звеневший голос выдавал его внутреннее напряжение. — Мы с тобой знаем друг друга не первый год. Мы работаем в одной команде, на одного человека. На губернатора. Я понимаю, что ты не хотел бы подпускать к нему никого и управлять губернией сам. Но, согласись, вряд ли это вообще возможно. К тому же он взрослый мальчик, вполне способный к самостоятельным решениям. Тем не менее, последнее время ты занимаешься только тем, что мне пакостишь. Ты дразнишь меня? Хочешь войны? Что ж, пожалуйста, я не возражаю! Ты знаешь мой характер и мою всегдашнюю готовность идти до конца. Однако, прежде чем начинать процессы, которые быстро примут необратимый характер, мне хотелось бы понять, ты и в самом деле уверен, что у нас нет никакой возможности договориться? Что нам пора начинать истреблять друг друга?

Все время, пока он говорил, он не сводил с Ефима жестких, колючих глаз. Выражение его волевого лица не сулило ничего хорошего. Он очень редко высказывался с такой открытостью, и было ясно, что обиды у него накипели.

Ефим слушал его вежливо, с подчеркнутым вниманием, не перебивая. Он даже порой переставал жевать и откладывал в сторону вилку.

Когда Храповицкий замолчал, Гозданкер еще некоторое время выжидал, не последует ли продолжение. Но поскольку его не последовало, он поерзал в кресле, зачем-то оглянулся по сторонам и отпил минеральной воды. Его темные влажные глаза округлились.

— Мне кажется, тебя кто-то накручивает, — обеспокоенно начал он, промокая губы салфеткой. — Поверь, у меня полно своих дел, с которыми я не успеваю разобраться. И я не стану тратить время на то, чтобы строить бесполезные козни. Тем более против тебя, которого я искренне уважаю. О каких интригах ты говоришь?

— Ты отлично знаешь, о каких, — сквозь зубы произнес Храповицкий. — Нам блокированы все подступы к областному бюджету. Твой родственник с каким-то остервенением топчет наши предложения. Куда бы мы ни сунулись, мы повсюду натыкаемся на поставленные тобою преграды.

Гозданкер посмотрел на него с печалью, отрезал себе кусок курицы и пожевал.

— Володя, — вздыхая, заговорил он. — Тут какое-то чудовищное недоразумение. Я не отвечаю за областной бюджет и не командую подчиненными губернатора.

Храповицкий пристукнул ножом по столу.

— Не надо играть со мною! — перебил он с угрозой в голосе. — Надеюсь, я не произвожу впечатления глупого человека.

— Мы оба неглупые люди, — улыбнулся Гозданкер, и, хотя выражение его лица еще оставалось озабоченным, в его вкрадчивых манерах появилось что-то новое. Он как будто получал удовольствие от этого разговора, и ярость Храповицкого его забавляла. — Видишь ли, я знаю Егора двадцать лет. А ты начал близко общаться с ним год назад. Конечно, он очень обаятельный человек. Но не настолько, чтобы через год дружбы ты был готов пожертвовать ради него своими интересами. Или готов? — Он бросил на Храповицкого взгляд, в котором мелькнула насмешка. — Да нет, я не поверю. Если бы это было так, ты не был таким умным человеком, как я о тебе думаю. Ни ты, ни я не работаем на Лисецкого. Мы работаем каждый на себя. А Лисецкий позволяет нам это делать. Потому что он тоже работает на себя. А мы ему в этом помогаем. По мере наших скромных сил.

Он опять начал жевать, ожидая, станет ли ему возражать Храповицкий. Но тот молчал. И Гозданкер заговорил снова, теперь уже серьезно и твердо:

— И потом, что нам делить? У тебя есть нефть, и ты получил весь город. Твой человек Сырцов является главой администрации Уральска. Отвечает за экономику и финансы города. Это огромные возможности, что ты знаешь лучше меня, поскольку я к ним не касаюсь. А что есть у меня? Только мои приятельские отношения с губернатором. — Он опять усмехнулся. — Я не такой богатый человек, как ты полагаешь, Володя. Даю тебе слово. Просто я умею довольствоваться малым. Мне хватает. Я хотел бы надеяться, что тебе тоже.

Храповицкий ответил не сразу. Он потер лоб, потом подвигал солонку на столе и пригладил брови.

— Ефим, ты понимаешь, что твой отказ обсуждать наши проблемы по существу означает начало войны? — резко, с нажимом спросил Храповицкий.

— Ну какая война, Володя! — закатил глаза Гозданкер. — Мы же интеллигентные люди, а не бандиты. Я мирный человек, я не люблю ссориться. Зачем ты меня пугаешь?

Он посмотрел на Храповицкого с невыразимым укором незаслуженно обиженного человека. И прежде чем тот успел что-либо возразить, добавил мягко:

— К тому же, что ты мне можешь сделать? — Он отщипнул хлеба и покосился на нож в руках Храповицкого. — Только не говори, убить. Это вульгарно. К тому же меня столько раз пугали, что я уже как-то понемногу привык к угрозам и даже обхожусь без охраны.

Храповицкий поморщился с брезгливым нетерпением.

— Да я и не считаю тебя способным на такую низость, — поспешно прибавил Ефим. — Это — во- первых. А во-вторых, согласись, в этом смысле у нас совершенно равные возможности. Цена человеческой жизни в наше время, к сожалению, такова, что и ты, и я можем легко взять нужную сумму из наших карманных расходов. Я бы предпочел сэкономить на таких вещах. И стать твоим другом, Володя. Если ты, конечно, позволишь.

Ефим отпил еще воды и подмигнул нам. Улыбка на его влажных губах сделалась шире. Он нас совсем не боялся. Он заранее подготовился к войне. И у него в запасе явно был какой-то секретный ход, которого мы пока не знали.

Храповицкий молча поднялся. К еде он так и не притронулся.

Когда мы вышли из ресторана, Храповицкий был в бешенстве. Я заикнулся о том, что мне пора в прокуратуру, но он бросил на меня такой взгляд, что я мигом осекся и покорно уселся в его машину на заднее сиденье. Храповицкий приказал водителю ехать в городскую администрацию. По дороге он позвонил Сырцову и велел ему быть на месте.

Раньше Паша Сырцов управлял нашим банком. Последние полгода он работал главой администрации города, но по-прежнему считал Храповицкого своим начальником. Не потому, что был ему бесконечно предан, а потому, что Храповицкий благоразумно сохранял ему его прежнюю долю в банке. Кроме того, Сырцов получал свой процент от всех совместных проектов, которые мы проворачивали с городом, начиная от поставки горючего и заканчивая приобретением муниципальной недвижимости.

Его кабинет в мэрии был просторнее его прежнего офиса в банке, но выглядел не в пример запущеннее, и мебель была гораздо хуже. В отличие от губернатора, мэр Уральска Кулаков не придавал значения антуражу и требовал, чтобы все его заместители жили и работали по-спартански. Однако на стене, поверх старых, местами отошедших обоев, висела любимая Пашина картина с долларовыми фьордами. Расстаться с ней он не мог и забрал ее сюда из банка.

— Что-то случилось? — тревожно спросил Сырцов, едва увидев Храповицкого.

За последнее время Сырцов слегка раздобрел и стал чуть вальяжнее. Подобно своему новому шефу Кулакову, он теперь не носил галстуков. Но в присутствии Храповицкого все еще немного нервничал.

— Мы только что с переговоров с Гозданкером, — отрезал Храповицкий вместо объяснения.

— Понятно, — выразительно кивнул Сырцов. И взъерошил свои рано поседевшие волосы.

Гозданкеров он ненавидел едва ли не больше, чем Храповицкий. К застарелому соперничеству между