– Томас, если будешь все время меня перебивать, я до рассвета ничего не успею объяснить.
– О, прошу прощения, ради Бога, продолжай, – с преувеличенной учтивостью извинился Томас, хотя глаза его по-прежнему метали смертельные стрелы. Отступив к широкой дубовой лестнице, он поднялся на первую ступеньку и выжидающе поднял брови.
– Вот и хорошо! – облегченно воскликнула Хлоя. Кажется, Томас чуточку успокоился. Может, ей и удастся его уговорить. – Так или иначе, Торнтон ворвался и обнаружил котенка. И, естественно, взбесился. Вопил как резаный, угрожал, что выкинет меня на улицу прямо сейчас и все такое.
– Угу, – сочувственно кивнул Томас и тут же поинтересовался: – А Конрад при этом присутствовал?
– Разумеется. Сегодня наша 'ночь уно'.
– Уно?
– Каждую пятницу мы с друзьями собираемся по очереди у кого-нибудь и играем в уно. Приходи на следующей неделе, это ужасно весело и… – Но при виде ошарашенного, лица Томаса Хлоя мгновенно осеклась. – Ну, наверное, тебе это будет не так интересно, – пробормотала она.
– И что случилось дальше, Хлоя?
– Ничего особенного. Все, коме Конрада, разошлись…
Его глаза снова стали почти черными.
– И вы остались наедине?
– Не совсем. С нами была Гарольдина.
– Ну конечно, Гарольдина, как же я забыл?
– А когда Торнтон велел мне убираться, Конрад заявил, что по закону он не имеет на это права. И должен уведомить меня о выселении за три дня, чтобы я успела найти другую квартиру. Они заспорили, но тут я придумала кое-что получше. – Она робко улыбнулась.
Томас тщетно пытался смириться с весьма реальной возможностью неприятного сюрприза и представить, как Конрад делает с Хлоей именно то, что он сам жаждал сделать прямо сейчас – опрокинуть ее на пол и вонзиться в это сладостное тело.
– Говоришь, придумала кое-что получше?
Хлоя рассмеялась довольно нервно, что не ускользнуло от внимания Томаса.
– Да. Если учесть, что мы вместе нашли ее… Помнишь, Томас, как она была напугана?
– Помню, – сухо отрезал он.
– Вот я и подумала, что ты захочешь взять ее.
– Я?! Взять ее?!
– Томас, – усмехнулась Хлоя, гладя котенка по голове, – перестань, как попутай, повторять за мной каждое слово!
Подумать только, впервые в жизни его превращает в полного кретина женщина, свое отношение к которой он так и не сумел до сих пор определить.
Нет, решил он, наблюдая, как часто поднимается и опускается ее грудь. Он лжет себе. Она ему нравится… слишком нравится.
Но тут Хлоя поднесла проклятую кошку к самому его носу, и до Томаса только сейчас по-настоящему дошел истинный смысл ее просьбы.
– Ни за что! – решительно заявил он, отступая. – Ни за какие деньги!
– Но, Томас, ей больше некуда деваться.
Томас почему-то представил крохотное создание в глубоком снегу, как в ту ночь, когда они нашли его. Скорчившееся, измученное, умирающее от голода беззащитное создание. К тому же брошенное. Внутренности Томаса мучительно свело.
– Черт побери, это не моя проблема, – проворчал он и тут же, просветлев, добавил: – Отдай его Конраду. Неплохая идея, верно?
И к тому же идеальная месть тому, кто невыносимо ему надоел. Уно! Представить только! Неужели Конрад не нашел более подходящего предлога?
– Конрад не может, – печально вздохнула она, шагнув на нижнюю ступеньку лестницы. – У него аллергия на кошачью шерсть.
– Молодец. Вовремя сообразил, как увильнуть, – пробормотал Томас, поднимаясь все выше, чтобы не прикоснуться к пушистому шарику, глядевшему на него широко посаженными глазами. – А как насчет твоей семьи?
– Они и без того считают меня легкомысленной. И не потерпят Гарольдину в доме.
– Какое отношение имеет твое легкомыслие к бродячей кошке?
– Я так надеялась, что ты поймешь… Мои родители считают, что я не должна заводить животных, пока у меня не будет своего дома. Просто они…
– Что именно? – осведомился Томас, потому что Хлоя замолчала.
– Вечно читают мне проповеди. Напоминают, что я достойна лучшей участи.
Она сделала еще один шаг, и Томас опять отступил.
– Чудная семейка, ничего не скажешь, – саркастически хмыкнул он, но Хлоя не оскорбилась. Наоборот, она была тронута до глубины души. Как безоговорочно он принял ее сторону!
– Они очень милые люди, – запротестовала Хлоя, не желая, чтобы у него создалось неправильное впечатление о ее родных. Действительно, милые, только не всегда ее понимают. Вернее, никогда не понимали, зато любили и любят, а это немало значит. – Они никак не могут смириться с моим образом жизни.
Наконец-то у него нашлось что-то общее с ее родственниками!
– А ты не берешь на себя труд объясниться?
– Ну да. Так легче, понимаешь? – Хлоя неожиданно замерла и, склонив голову набок, принялась изучать его. – Ты, кажется… Точно. Ты ее боишься.
Это убийственное заявление приковало Томаса к месту. В самом деле, так может продолжаться бесконечно. Она наступает, он ретируется.
– Я ничего не боюсь, а такое маленькое ободранное существо…
– Неправда, – мягко возразила она. – Именно боишься, потому что в глубине души не так равнодушен к ней, как хочешь показать. Она тебе нравится. Значит, у тебя все же есть сердце. А значит, его можно ранить. Вот чего ты так опасаешься. Верно?
– Я уже говорил, – мрачно бросил Томас, – у меня нет сердца.
– Ты ошибаешься, Томас. – Она поднялась еще на несколько ступеней и встала перед ним. – Очень ошибаешься.
Томас заставил себя не шевелиться, хотя схватился за перила с такой силой, что побелели пальцы. Видит Бог, он не боится ни этой глупой кошки, ни Хлои – вообще никого – и докажет ей это!
– Ладно, – рявкнул он, – оставь ее здесь. Но только пока не найдешь для нее постоянного жилья.
За это безумие Томас был вознагражден самой сияющей, самой радостной, самой нежной улыбкой в мире, предназначенной лишь для него.
– Спасибо, Томас, – прошептала она, блестя полными слез глазами, и медленно, осторожно встала на ступеньку рядом с ним. Держа одной рукой котенка, она положила другую на его обнаженную грудь. Кожа Томаса мгновенно покрылась мурашками – ладони Хлои как всегда были ледяными.
– Хлоя, – укорил он, – куда ты опять подевала перчатки, черт возьми?
– Шшш, – прошептала она. – Не нужно все портить дурацкими придирками. Я так горда человеком, который мне небезразличен.
– Не нужно, Худышка.
– Чего ты требуешь? Чтобы я выбросила тебя из души, из памяти? Глупый, глупый дурачок. Уже слишком поздно.
Ее губы. Замерзшие губы скользнули по его ключице.
– Я не забуду твоей доброты, Томас.
– Уж не забудь, – пробурчал он немного смягчившись, сжал ее ладонь своими и принялся растирать. – Кстати, не забудь вот еще что: я взял ее временно. Понятно?
– Конечно.
