– Тогда ты должен простить ее, – сказал Монк. – Ведь ты же не думаешь, что она хотела, чтобы все это произошло.
– Может быть, она и не хотела. Но это она наняла Гладстона с его головорезами. Она знала, на что они способны. Я больше не могу работать с Розой. Не могу вернуться в «Глобал», как будто ничего не случилось. Мне дороги наши люди, Монк, и я никогда не смогу смотреть им в лицо.
Монк знал, какая борьба происходит сейчас в душе его друга. Франклин поступил так, как подсказывали его сердце и совесть, не понимая, что, как бы ни были благородны его намерения, за них придется расплачиваться. А это значило бы перечеркнуть все надежды, которые Роза когда-либо на него возлагала.
– Я всегда старался поступать по справедливости, – продолжал Франклин. – Я поверил Розе, когда она говорила о моей ответственности перед дедом и перед компанией. Поэтому я и пришел в «Глобал». Я поверил в образ, который она мне нарисовала, и вошел в сказочный мир Нижнего Бродвея, не зная, что он так же далек от действительности, как и то, что произошло в тот день на Гудзоне. Я хотел поступить по справедливости… И потерпел неудачу.
Монку стало не по себе от того, какое направление получил разговор.
– Не принимай поспешных решений. Тебе очень многое нужно обдумать. Пройдет немало времени, прежде чем ты сможешь оценить все объективно.
– Я уже все обдумал, – тихо сказал Франклин. – Я знаю свою дорогу и что мне делать.
Монк был озадачен.
– Куда же ты собираешься?
– Туда, куда и ты.
Сперва Монк не понял, что имеет в виду Франклин. Когда значение его слов наконец дошло до него, ему стало страшно – не от смысла сказанного, но от непоколебимой решимости, звучавшей в голосе друга.
Стивен Толбот любил грандиозные приемы, которыми славился Толбот-хауз. Несмотря на свои девять лет, он принимал очень серьезный вид, когда мать представляла его гостям. Ему не дозволяли оставаться с ними больше часа, и Стивен, возмущенный этим, старался использовать свое время как можно лучше. Он прохаживался в толпе приглашенных, обходя стороной дам, которые непременно желали тискать его и ерошить ему волосы. Его тянуло к мужчинам; он любил аромат одеколона и сигар. Скоро Стивен стал понимать, что громкий, сердечный смех – нередко примета мужчин, чем-то обиженных или уязвленных и старающихся сохранить жизнерадостный вид, а вот те, кто уверен в своей силе и могуществе, говорят тихо, непринужденно, но их голоса всегда звучат весомо. Такие мужчины напоминали Стивену отца.
Когда мать объявила, что из-за болезни Франклина отменяет прием в честь Дня Благодарения, Стивен злился несколько дней. Но никто ничего не заподозрил. Стивен научился мастерски скрывать свои чувства. От чучел зверей, которые он злобно распарывал ножницами, чтобы выместить гнев, он побыстрее старался избавиться, как только порыв ярости ослабевал.
Сидя за обеденным столом рядом с матерью, Стивен обиженно поглядывал на своего дядю. Он знал все о ссоре между Розой и Франклином, знал, что мать вызвала полицейских, чтобы прекратить забастовку, а дядя пытался их остановить. Стивен никогда не испытывал привязанности к дяде, про себя он считал его слюнтяем и не мог понять, почему мать души в нем не чает. Как может она не замечать, что это за человек? Стивен терзался этим вопросом, пока не пришел к неизбежному ответу: люди не желают отказываться от своих иллюзий. В его глазах это было слабостью, о ней нужно помнить, по возможности использовать, но ее необходимо всегда остерегаться.
Стивен обедал молча, прислушиваясь к попыткам матери и Франклина поддержать разговор. Он знал, что пока он не уйдет, они не скажут друг другу ничего, что хотели бы сказать. Стивен запихнул в рот остатки тыквенного пирога, допил свое молоко и, извинившись, встал из-за стола. Он улыбнулся и сказал, что идет в свою комнату. Ему, разумеется, поверили.
– Роза!
– Франклин!
Они посмотрели друг на друга и смущенно рассмеялись.
– Начни ты первая, – сказал Франклин.
Роза перевела дух. Она готовилась к этому разговору много дней, теперь же слова вылетели у нее из головы.
– Я хотела бы сказать, что прошу у тебя прощения, – выпалила она наконец. – За то, что с тобой случилось… и за все.
– Все это уже в прошлом, – произнес Франклин. – Тогда ты сделала то, что считала нужным. Все произошло не по нашей воле…
Роза облегченно вздохнула. Она никогда не умела оправдываться. Особенно когда знала, что права. Она с готовностью приняла оливковую ветвь, которую протягивал ей Франклин.
– Тебе пора вернуться, Франклин. Ты нужен мне.
– Не могу, Роза. У меня другие планы. – Он чуть помедлил. – Я поступил в морскую пехоту.
Роза поставила чашку с кофе на блюдечко, отчетливо услышав мелодичный звон тонкого фарфора. «Этого не может быть».
– В морскую пехоту?
– Я отправляюсь на войну в Европу. Мой корабль отплывает через три дня.
«Только не теряй голову. Он наверняка решит уехать, если ты сорвешься…»
– Тебе не кажется, что ты мог бы сначала обсудить это со мной? – спросила Роза очень спокойным голосом.
– Нет. Это решение должен был принять я сам. А не ты и не кто-нибудь другой.
