Пускай я чем-то бога прогневил.
Над непокрытой головой моею
Он мог излить несчастье и позор,
По горло утопить меня в лишеньях,
Сгноить в бездействии. Средь этих мук,
Мне верится, в углу душевном где-то
Я б силы почерпнул все это снесть.
Иное дело быть живой мишенью
Насмешек, чтоб кругом смотрели все
И каждый тыкал пальцем. Но и это
Я вынес бы. И это. Без труда.
Но потерять сокровищницу сердца,
Куда сносил я все, чем был богат…
Но увидать, что отведен источник
Всего, чем был я жив, пока был жив…
Но знать, что стал он лужею, трясиной
Со скопищем кишмя кишащих жаб…
Терпенье, херувим светлейший рая,
Стань ада грозной фурией теперь!
Надеюсь, ты в меня, как прежде, веришь?
О да, как в мух на бойне в летний день,
Которые кладут яички в мясо!
Чарующая сорная трава,
Благоухающая так, что больно,
Зачем ты есть, зачем ты родилась?!
Скажи, в чем грех мой? Что я совершила?
Ты для того ль бела, как белый лист,
Чтоб вывести чернилами 'блудница'?
Сказать, в чем грех твой, уличная тварь,
Сказать, отребье, что ты совершила?
Стыдом я щеки раскалю, как горн,
Когда отвечу. Выговорить тошно.
Нет сил. На небе зажимают нос,
И месяц закрывается, и ветер,
Целующий все вещи на земле,
Так он распутен, прячется от срама,
А ты не знаешь, шлюха без стыда,
Что совершила ты, что совершила?
Ты не имеешь права, видит бог,
Так обижать меня!
Так ты не шлюха?
Христом клянусь, что нет! Когда беречь
Себя от посторонних посягательств
Для мужа в непорочной чистоте
Не значит шлюхой быть, то я не шлюха.
Не шлюха?
Нет, пускай погибну я!
Не может быть.
Вступись, святое небо!
Ну, виноват. А я предполагал,
Что ты — дитя венецианских улиц
В супружестве с Отелло.
Ну, кума,
Привратница греха, входите, можно.
Вы угадали, речь о вас, о вас.
Довольно. Выпустите нас наружу.
Вот за молчанье вам и за труды.
