Должен я ему прилично. Сам же, гад, и подставил, а потом – гони бабки! А я уже нищ, – Сироткин тоскливо глянул на старуху. – И не куда не денешься – жена, дети. Чуть чего, и они пострадают. Короче, отрабатываю, как в рабство попал. И не один я у него такой…

– Крепостной, значица, – понимающе цокнула языком старуха. – Разбойничек, твой хозяин-то, – сделала она вывод, – раз и дань собирает, и служить заставляет. А товарищи его кто?

– Да такие же морды, как и он, ничем нет лучше, – поморщился Сироткин. – А может, и хуже. Им человека убить – что мне комара хлопнуть. И не моргнут. Вот и молчу в тряпочку.

– Эх, касатик, лихо твое, лихо, – сочувственно пригорюнилась старуха. – Но ни че, я тебе подмогну. – Она потерла ладони и построжала. – У меня здеся тоже не все в порядке. Совсем суседи распустились. Борюся с ними. Куды органы смотрят? Кощей куражится – первый бандит, терпежу нет. Сотворить ему конфискацию. Леший, да ты его видел, питух, пьянь, бусыга. Со своими обязанностями не справляется, зелье из мухоморов варит. Надо привлечь. Водяной – то ж не лучше, мутит воду, на всех строчит подметные письма. Кляузник лупоглазый. Рыбья кровь. Примем меры. Ответит по всей строгости…

Похоже, бабка шпарила в манере услышанного по радио.

«Ну и кликухи она пораздала соседям, – подивился Сироткин, – „Кащей“, „Водяной“».

Старуха прервала свою обвинительную речь и запричитала: – Не с кем мне, старой, месяцами словом перемолвица. Ведьмы в лекарки подались, на заговоры и травы. Народ к ним так и прет, не до меня им. А ране их нечистой силой щитали…

– Слушай, бабуля, ты извини, но мне край надо назад, – не выдержав и полчаса старухиной болтовни, осторожно сказал Сироткин. – Шеф может взбеленится.

– Погоди, милок, – встрепенулась старуха, – есть тут у меня дельце невеликое – должок кое у кого спросить. Отдохни на полати. Я мигом.

Минут через пятнадцать старуха вернулась. По ее веселевшим и оживленно бегающим глазкам Сироткин понял, что должок ей, вероятней всего, отдали.

– Пойдем, гостенек, провожу тебя. Уважил старую – наговориласть всласть.

Остановившись у поляны, старуха сделала несколько резких пассов, наверное, творила свои заклинания.

– Ежай, гражданин, – милостливо разрешила она. – Прощевай.

Сироткин, сев в джип, вырулил из бабкиной зоны.

На поляне за разостланной скатертью никого не было.

«По кустам расползлись, – сначала подумал Сироткин, вылезая из машины, но тут же увидел недалеко лежавшие два мужских тела и удивился, – неужели они так быстро напились, да еще при бабах?».

Клещеев лежал в луже крови, широко раскинув руки, в одной крепко сжимая свой пистолет. Не веря себе, Сироткин остолбенело глядел на отрубленную голову шефа, прижатую лицом к его же подмышке, к пристегнутой пустой кобуре.

Покачиваясь словно пьяный, Сироткин машинально сделал несколько шагов вперед. Жора, как звали этого парня, валялся с перерубленным от страшного удара туловищем, и в его остекленевших глазах застыл ужас и недоумение.

Сироткина долго выворачивало наизнанку, и даже, когда пошла желчь, рвотные позывы прекратились не сразу.

Немного очухавшись, он поднял голову и сквозь рассеивающую пелену в глазах увидел на поляне третьего – Эдика, стоящего к нему спиной, вплотную к сосне.

Преодолевая тошноту и нахлынувший страх – неужели он их? Сироткин низким осевшим голосом окликнул Эдика. Но тот не шевельнулся, прислонившись к дереву.

Сироткин, облизывая запекшиеся губы, медленно и обреченно пошел к нему, ожидая быстрого поворота Эдика, – выстрела, блеска ножа. Крут этот парень, опасен, профессиональный киллер, и свидетелей не оставляет. Но что-то неестественное проглядывало в его позе, и, уняв бешено колотившееся сердце, Сироткин заставил себя подойти поближе.

Эдик, как бабочка на булавку, был нанизан на толстый сук сосны, а конец сука выходил у него между лопатками, горбом топорща на спине джинсовую куртку.

Когда Сироткин открывал дверцу машины, мельком взглянув в зеркало, он не узнал своего лица белого как кафель в операционной. Разбрызгивая лужи, он мчался на джипе, боясь оглянуться, а за его спиной скрипел сухой старушечий голос, прерываемый довольным хихиканием: «Сничтожили супостатов твоих, касатик. Свободен ты теперя».

По дороге Сироткин подобрал смертельно напуганных девиц, сквозь слезы и всхлипывания сбивчиво рассказавших сначала ему, а потом и полицейским, как на поляне вдруг появились двое в черных длинных матерчатых плащах, и как один, похожий на сказочного Кощея, отсек Клещееву голову, и рубанул Жорку своим большим широким мечом, а второй с легкостью, словно кутенка, швырнул Эрика об дерево.

… А потом, дома, вечером, немного успокоив взбудораженную семью, Сироткин, жадно затягиваясь сигаретой, думал о том, что полученная из чужих рук свобода, в конечном счете, не бывает подарком. За нее хоть что-то, но все равно приходится платить. И он провел пятерней по своим волосам, ставшим сегодня совершенно седыми.

Сообщение от партии таксаторов поступило под утро в Верхнереченский райздрав и в криминальную полицию. В нем сообщалось, что 25 июня на таежном речном притоке Оны был замечен плот с неизвестным человеком, судя по описанию свидетелей, очень похожим на разыскиваемого Клинько.

Одиннадцать дней назад из тывинского города Ак-Довурака из психиатрической больницы сбежал, оставив в тяжелом состоянии пытавшегося задержать его санитара, больной Клинько, отправленный туда для обследования из полицейского приемника-распределителя. Бомж, документов у него не было, и вел он себя не адекватно. По некоторым данным, он подался в тайгу в горы, и след беглеца потерялся. Было оповещено все местное население, егери, лесники, туристические группы и различные изыскательские партии, ведь Клинько при случае мог натворить, что угодно. Десять суток поисковые группы при участии опытных таежников, санитарных и полицейских вертолетов прочесывали тайгу. Но психически больной как в воду канул.

«Шустер, ничего не скажешь, перевалил через горы и по таежным рекам движется в сторону Абазы, надеясь, что его в такой дали искать не станут. Хитер, а еще сумасшедший», – хмуро глядя в иллюминатор на расстилающуюся внизу тайгу, думал капитан полиции Александр Гончаров.

Врач Киселев из психиатрической больницы думал о санитаре Смелике, все еще находящемся в коматозном состоянии. Что с ним сделал Клинько? Следов насилия на теле санитара не было.

Бывший егерь Шерин, еще крепкий и бодрый пенсионер, вообще ни о чем не думал, он тихонечко, по-стариковски дремал.

Двигатель вертолета умолк и наступила леденящая душу тишина. В иллюминаторы грозно надвигалась ощетинившаяся верхушками деревьев тайга. Трое пассажиров все поняли и тоскливо переглянулись. Захотелось кричать от бессилья и бить кулаками по железному брюху салона, в котором закончатся их жизни. Но никто не проронил ни слова.

Было слышно, как коротко взвывал стартер, или как он там называется, пилоты настойчиво пытались оживить падающую машину, заодно выходя вдоль речки – падать, так на открытое и ровное место. Тогда есть шанс. Высота в четыреста метров не оставляла возможности для авторотации.

Никогда не подумать, что земля может быть такой страшной!

За пятьдесят метров до земли спасительно взвыл двигатель, но удар, все же был сильным и пришелся, в основном, на кабину, и пилотам, в отличие от пассажиров, которые отделались царапинами, досталось крепко. Командир экипажа был без сознания, получив черепно-мозговую травму, второму пилоту повредило ногу и, вероятно, несколько ребер. К счастью, баки с горючим не взорвались.

Оказав раненым первую помощь, пассажиры вытащили из вертолета продукты и другие необходимые