спустились в крепость, по коридору пробрались к землянке горбуна и притаились за перегородкой.

В землянке горел свет, слышались тихие голоса и скрежет металла о металл.

Горбун и Скуратов стояли на коленях посреди землянки. В руках у Скуратова был нож, которым он ковырялся в замке. Замок не поддавался.

— Ломик бы нам, ломик! — в нетерпении твердил горбун.

— А может, отбойный молоток? — зло сверкнул глазами Скуратов и осмотрелся. — Подай вон тот камень, что возле печки.

— Что ты! Наделаешь шуму на весь лес!

— Подай, говорят, — повторил Скуратов, и горбун поспешил выполнить приказ.

Несколько ударов — и замок отлетел прочь. Тотчас четыре руки вцепились в крышку сундучка.

— Не трожь! — зашипел Скуратов. — Я нашёл, я и открою!..

Руки горбуна задрожали и упали на колени. Скуратов несколько секунд смотрел на ржавую скобу, потом, скрипнув зубами, сжал её в руке и рывком поднял крышку.

Оба в немом молчании склонились над сундучком. Потом горбун медленно поднял голову и сдавленно прошептал:

— Д-деньги… Это старые деньги…

Скуратов вздрогнул, плечом оттолкнул горбуна и стал выгребать под ноги пачки полуистлевшей бумаги. Вдруг в сундучке что-то зазвенело.

— Свечу! Давай сюда свечу! — прохрипел Скуратов и в изнеможении сел на пол.

В сундучке лежало золото. Много золота! Кровавые зайчики от него трепетали на закопчённом потолке землянки, на побледневшем лице горбуна, на ржавых, окованных железом стенках сундучка.

— М-моё!.. М-моё!.. — бормотал горбун, облизывая пересохшие губы. Он хватал золото руками, разгребал его, скалил зубы и взахлёб повторял — М-моё!.. Два года я собирал его… Смотри, вот перстни, часы, цепочки… А этот жулик Кремнев хотел всё отнять у меня! Смотри, сколько тут золотых николаевских монет! Живой миллион! Два миллиона! А ты не верил! Помнишь, не хотел пожить с ним в одном бараке в лагере?! Если б не я…

— Хватит! — резко оборвал его Скуратов и поднялся на ноги. — Всё это мне известно. Забирай скорее свои кольца и цепочки да будем прощаться.

— Ц-цепочки?! — У горбуна отвисла челюсть, руки задрожали, золото посыпалось назад в сундучок.

— И кольца, — спокойно добавил Скуратов.

— Ты… ты шутишь? Ну конечно, шутишь! — Горбун на коленях подполз к Скуратову. — Мы всё поделим поровну… — торопливо заговорил он, брызгая слюной. — Мы оба станем миллионерами. Мы поедем в Западную Германию, к моему брату. У него небольшой завод. Мы сделаем этот завод гигантом!..

— С миллионом я недурно проживу и в Риме, — холодно усмехнулся Скуратов. — Да и тянет меня туда! Там я лет шесть жил на те гроши, которые получал за известные услуги, а потом захотел сразу разбогатеть. Да неудачно… Я должен вернуться под итальянское небо миллионером. Миллионером! Понимаешь?

— Ты… ты серьёзно?

— Клоуном никогда не был.

Лицо горбуна искривила отвратительная гримаса.

— Ну, если ты серьёзно, так и я серьёзно, — проговорил он скрипучим голосом. — Я, насколько тебе известно, в цирке тоже не работал.

— Дальше, — презрительно усмехнулся Скуратов.

— Предлагаю разделить всё это пополам, и, если не хочешь выбираться отсюда со мной вместе, тихо разойдёмся. На это золото я имею такое же право, как и ты, а может, и побольше твоего… Ради его я тринадцать лет парился в тюрьме…

— Советские пушки били по Берлину, а ты уже спешил из Германии сюда, чтобы отыскать этот ящик? Не так ли?

— Пусть даже и так. Здесь, у этого озера, меня арестовали… Но ведь ты знаешь: не будь меня, тебе бы никогда не найти этого богатства. Я в сорок четвёртом рассказал тебе о нём. Я привёл тебя сюда и сейчас…

— А сам зарылся, как крот, в землю и целую неделю только и знал, что лакал за мой счёт водку, в то время как я играл в прятки со смертью!

— Не притворяйся! «Со смертью!» Кто тебя здесь знает? Никто! А меня — каждый! — взорвался горбун. — Ты отсиживался в штабе «СС». На тебе были погоны немецкого обер-лейтенанта, а я был у всех на глазах!..

— Потише не можешь? — прищурился Скуратов. — Я, тебя не боюсь!

— Не боишься? — в свою очередь прищурился горбун. — А если я расскажу кое-что…

— Что и кому ты можешь рассказать? Ты, бежавший из заключения, панский отпрыск, предатель! — презрительно засмеялся Скуратов. — Да попробуй ты высунуть нос из этой могилы, и завтра же снова будешь за решёткой!

— Ничего. Я за решёткой, а кое-кто и подальше, — пригрозил горбун. — Стоит мне только сказать, что в сорок первом ты, Альфред Дановский, кулацкий сынок, дезертировал из Красной Армии и стал немецким разведчиком, что ты во время отступления сжёг восемь деревень вместе с людьми, в том числе и Заречье, что в Тарусах ты своею рукой расстрелял учителя Скуратова, забрал его документы, а потом с ними репатриировался да ещё выдаёшь себя за брата Кремнева… Могу ещё сказать, что у тебя есть и другие документы, по которым ты собираешься вернуться в Италию.

— А ты хорошо информирован, пан бургомистр! — проговорил Скуратов и бросил на горбуна короткий взгляд. — Что ещё скажешь?

В правой руке Скуратова-Дановского что-то тускло блеснуло. Горбун отпрянул в сторону…

В этот момент одна из перегородок в коридоре с грохотом рухнула и спокойный голос приказал:

— Руки вверх! Вашу поездку придётся отложить, господа…

Часа через два из бывшего партизанского лагеря выехала крытая зелёная машина. Осторожно объезжая деревья и пни, она выбралась на лесную дорогу и вскоре скрылась за поворотом.

Вслед за нею на дорогу вышла группа людей. Это был отряд ДОПП. В числе его членов не было только Скуратова.

Светало. Над озером клубился лёгкий туман. Где-то далеко, верно, на Базылевом перекате, прогудел гудок. А по верхушкам деревьев уже разливалась малиновая заря. Рождался новый день, и мрак в испуге отступал перед ним, прятался по кустам, ямам, ярам и — гинул.

1959 г.