— А еще и руки отбиты... — пожаловался Дмитрий.

— Схватили тех, кто осмелился бить царева брата?

— Бил меня саморучно Василий при все думцах. Осрамил!

— Невелик срам получить от царя дубиной, то не топор царя Ивана Васиьевича! Пошто бил-то?

— За извет на Михайлу Скопина, что Корелу шведам без нужды отдал. Аки пес цепной с цепи сорвался...

— За извет? Так я тебя убила бы! Московские люди следы Михайлы Скопина на снегу целуют, а ты... извет!

— Василий сам на извет научал.

— Вот оно как! Хитер твой брат, но и я хитра. Прямо не говорит, а иносказанием. Сам угадывай! Умывает руки, как Пилат, когда отдавал Христа на распятие.

Екатерина задумалась, а затем молвила:

— Князь Воротынский не крестил еще сына. Напроси меня на крещение кумой, а кумом пусть назовет Михайлу Скопина. Михайла не откажет князю Воротынскому.

23-го апреля у князя Воротынского Ивана Михайловича крестины сына княжича Алексея. Соблаговолил придти на крестины и царь Василий. Екатерину объявили кумой, кумом — Михаила Скопина. Провожая боевого друга на крестины, Делагарди уговаривал:

— Отказаться, то обида князю Воротынскому, а на пиру прими мой тебе  наказ и не пей ни хмельного, не иного питья, а чтоб не было никому в обиду, скажись больным.

Окрестили княжича в домашней церкви, пошло пирование. Наибольший воевода Михаил Скопин, а по европейским понятиям маршал, по родовитости  — принц крови, не пил ни вина, ни медов, что разносили слуги. Царь Васлий обратился к куме.

— Еще князь Владимир киевский Ясное Солнышко сказывал, что в питие есть веселие, а кто весел, у того и душа весела. Ах, кума, что же ты не почтишь своего кума чарой вина, а еще краше было бы, чтобы почтила ты его медом. Да взойдет в его душу веселие! От одного  его имени, Вор сбежал из Тушина, а пан Рожинский, что грозил нам, издох от страха, как затравленный заяц. Нарекли московские люди нашего Михайлу, скопу из орлиной семьи — «Отцом Отечества». Как же не почтить, тебе кума такого славного кума?

Екатерина поднялась из-за стола, взяла в руки серебряный кубок, сама нацедила в него хмельного меда, и подошла с поклоном  к Скопину. Скопин встал ей навстречу.

— Ты, кума, — продолжал царь, — отведай прежде сама из кубка, потому как наш Михайло не пил ни вина, ни меда, опасаясь отравы.

Екатерина поклонилась царю и отпила несколько глотков из кубка. Гости глаз с нее не сводили, да где углядеть, как упало малое зернышко из-под ее ногтя в кубок и утонуло в непрозрачном меде. Кубок в одно дыхание не осушить. Выпил  Скопин его до дна в несколько глотков. Екатерина поклонилась, поцеловала кума, приняла из его рук кубок. Шуйский одобрительно молвил:

— И тебе повеселело, Михайло, и нам посветлело, видим, что ты не мыслишь на нас!

Скопин сел на место. Воротынский поднял за его здравие чашу. Уж коли царь возвестил его «Отцом Отечества», так же почтил его и Воротынский.

— Никого уже нас на свете не будет, а княжич Алексей, мой сын, будет вспоминать, что в лихолетье был он крещен Михаилом Скопиным — «Отцом Отечества».

Скопин поднялся для ответного тоста, да не услышали его голоса. Рот открыл, хватал ртом воздух, как выброшенная из воды рыба. Прикрыл рот рукавом и бегом кинулся из трапезной. Князь Воротынский одичало взглянул на царя и устремился за Скопиным. Царь проводил их насмешливым взглядом.

— Не обвык наш племянник меды пить. Застеснялся, что назвал его князь «Отцом Отечества»...

Повелел Дмитрию Шуйскому:

— Поглядел бы ты, братец, что там у них приключилось?

В переходе княжеских хором стоял Скопин, прислонясь к расписным птицам на бревнах. Изо рта у него хлестала кровь. Воротынский оглянулся на Дмитрия Шуйского. Страшен был его взгляд. Дмитрий попятился, а Воротынский в гневе, не думая на кого он поднимается, крикнул:

— Осквернила  твоя супруга, мой дом и крестины опоганила! Отравительница!

— Тю, князь! Охолонись, коли жизнь тебе не опостылела! Ради сына ныне крещеного!

Гости у Воротынского люди одного круга, все те, кто поспособствовал Василию Шуйскому в убийстве царя Дмитрия. Одним миром помазаны, одной жаждой томимы: властвовать, а других в свой круг не допускать. Никто из них не радовался славе Скопина, всяк завидовал. Не по себе было только Воротынскому, ибо беда случилась в его доме. Разбирались бы меж собой Шуйские у себя в палатах, в чужие с такими делами не лезли бы. Пир продолжался. Царь не терял благодушия.

Скопина привезли домой. Ноги его не держали. Матери сказали что у ее сына идет кровь горлом, супруга Михайлы пояснила, что поднесла ему чашу с отравой Екатерина, дочь Малюты Скуратова.

— Господи! — взмолилась мать. — Спаси и помилуй! Лютовна так же вот сгубила царя Бориса!

А уже гнал коня по кривым московским улочкам шведский офицер, что был приставлен Делагарди к дому Скопина, якобы для пересылок, а на самом деле, имел он наказ оберегать воеводу. Делагарди выслушал офицера о том, в каком виде привезли Скопина с пира у князя Воротынского и в ярости воскликнул:

— Свершилось! Бог задумает наказать — разум отнимет! Не Михайлу безгрешного наказывал, а проклятого московского царя!

Распорядился, чтобы везли к Скопину шведского лекаря, сам вскочил на коня, не ожидая когда его оседлают, и с конвоем поспешил к Скопину. Конвойным наказал никого в дом к князю не впускать, прошел в дом и встал у изголовья своего друга.

Возле Скопина суетился священник со святыми дарами, готовясь его соборовать, мать рыдала, супруга впала в беспамятство. Никто не мог рассказать, что случилось. Мать догадалась показать чашу и изобразила, как ее поднесли Скопину на пиру у князя Воротынского. Имена Дмитрия Шуйского и Екатерины, Делагарди уловил по слуху.

Явился лекарь. Омочил платок в крови, что шла изо — рта Скопина и на вопрошающий взгляд Делагарди ответил:

— Отравлен!

— Спасти можно?

Лекарь опустил голову и едва слышно выговорил:

— От такой дозы яда нет спасения.

К царю Василию Делагарди испытывал брезгливость. Ныне поднялась к нему обжигающая ненависть. Провожая Делагарди в Московию, король Карл наставлял: «Когда увидишь, что царь не хочет расплачиваться за помощь, бери Новгород и Псков». При жизни Скопина об этом наказе короля не вспоминалось...

До рассвета Скопин боролся со смертью, до рассвета Делагарди стоял у его изголовья, надеясь, хотя лекарь надежды не подавал. Утром вошел шведский офицер и доложил с порога:

— К больному прибыл государь!

Делагарди резко ответил:

— Я приказал никого не впускать!

— И царя? — удивился офицер.

— И царя не пускать! А если пойдет, стреляй в царя! Приказываю тебе именем короля!

Стрелять не пришлось. Царь Василий узнал все, что хотел узнать.