Иеромонахи пригласили освободителей в трапезну. Подали тыквенной каши с пшеном, ржаные лепешки с лебедой. Скопин обратился к Дионисию:
— Гости шведские удивляются, как мог устоять монастырь при осаде искусными в ратных делах поляками? Они, люди многоопытные в ратных делах спрашивают, как мог помочь святой Сергий, который жил триста лет тому назад. И добавлю, что мой друг Яков Делагарди, предводитель шведского воинства, по своей вере в Господа лютеранин и в чудеса не верит.
Дионисий с молодых лет был терпелив и мягок в спорах о вере, издавна убедился, что не горячностью одолевают, а спокойствием и ласковым словом. Глядя на Делагарди с мягкой улыбкой, с чуть заметным сожалением, ответил:
— Кто хочет верить, тот верит, кто не хочет верить — тому вера не нужна. А я скажу, что здесь свершилось воистину чудо. Пушки и пушкари стояли и на стенах других крепостей, но не остановили супостатов. Здесь святой Сергий, представитель русских людей перед Господом, не оставил защитников монастыря и своими молитвами остановил врагов. Я не был здесь во время осады, я не могу рассказать, как здесь сражались, мой долг сказать о чуде.
Делагарди дождался, когда Скопин переведет слова Дионисия и сказал на латинском языке:
— Я согласился бы считать это чудом, но почему оно свершилось именно здесь, а другие монастыри, города и даже крепости, более мощные, пали, а этот монастырь устоял? Воеводы мне расскажут, как стреляли монастырские пушкари, как отбивали приступающих, но не скажут же, что это сделал святой, который жил триста лет тому назад.
Делагарди говорил на латыни, Скопин приготовился перевести, на латыни ответил Дионисий :
— Нет, господин, я скажу, что святой Сергий защитил свою обитель, хотя и жил триста лет тому назад. Я вижу в твоих глазах недоверие, господин. Я не касаюсь твоей веры, но свою обороню. Я не говорю, что святой Сергий явился сюда разить мечом врагов. Не так свершалось это чудо. Сергий при жизни никогда не держал в руках меча, а только крест. Юношей он построил своими руками на этом месте одинокую келью, а на месте храма, где мы благодарили Бога за освобождения его обители от врага, поставил деревянную церковь. Несколько лет, где не было и тропы протоптанной, он жил один.
— Отшельник, — уточнил Делагарди. — У нас то же бывали отшельники.
— Сергий не от людей ушел, а ушел к общению с Богом, а люди сами потом к нему пришли, поклониться ему за святую жизнь. Он молился и жаждал одного, как бы освободить русских людей из татарского плена. Люди шли к нему за благословением. Что их влекло к отшельнику? Вокруг пожары, разорение и смерть от татар, а возле него тишина и умиротворение. Он учил русских людей любить друг- друга, а возлюбив ближних, русские приходили к единению, забывая о розни и обидах. Не объединив русских людей в любви, можно ли было надеяться победить врага сильнейшего, много лет томивших своей жестокой властью. Мне известно, господин, что ты изрядный воитель. Я тебе осмелюсь спросить, слышал ли ты в своих далеких странах о битве московского князя Дмитрия с татарским царем Мамаем на Куликовом поле?
— Я не смел бы называть себя генералом, если бы не слышал об этой битве. И до нас достигли известия о ней, хотя и было это очень давно. Я думаю, что я мало о ней знаю, но такой жестокой битвы с таким множеством полков и с московской и с татарской стороны у нас в Европе издревле не бывало.
— Я не буду говорить о русских воеводах, но скажу одно: на эту битву благословил московского князя святой Сергий и предсказал московскому князю победу, как оно и свершилось. Татар было десятеро на одного русского, но мало их ушло с того поля. В этой обители зародилась победа в той сече, как же могли бы русские люди отдать эту обитель на поругание врагам?
Делагарди все же поинтересовался, как оборонялся монастырь, не очень-то веря в чудесную помощь святого. Воеводы Долгорукий и Голохвастов повели его на стены показать, как устроена оборона. Делагарди начал осмотр с подошвенных боев. Пушкари стояли у пушек, ожидая осмотра шведским полководцем. На своем месте у пушки стоял и Егорка Шапкин
Дионисий, вглядевшись в него, узнал. Подошел и обнял его. Обернулся к Скопину, к воеводам и Делагарди и пояснил:
— Этого пушкаря я знаю, хотя и не сидел здесь в осаде. Давненько знаю, будто бы встречался с ним совсем в другой жизни. Тогда он был не пушкарем, а торговал бобровыми шапками. Я по младости и по неразмыслию у него шапку примерял. Да не к монашеской сутане приходилась бы бобровая шапка. Мы с ним, господа, царя Бориса избирали.
— Отче, — поправил Егорка. — Не избирали, а только глядели, как его избирали.
— Глядеть и не мешать — это быть в одном скопе, кто греховное дело вершит. Так, вот, Егор Шапкин, шведский воевода хочет знать с какого времени ты у пушки стоишь. И навычен ли ты к пушкарскому делу?
— С весны, отче! Многих из нас ляхи побили, вот и поставили меня.
Делагарди попросил Егорку показать свое умение стрелять из пушки и распорядился , чтобы поставили за стеной шест, а на шест водрузили бы шапку.
Дионисий подзадорил Егорку:
— Искусник ты шапки шить, а теперь посмотрим сшибешь ли ее ядром?
— Польские шапки мы дробом сшибали, заодно с польскими головами.
— Шведский воевода хочет, чтобы ты сшиб ядром.
Егорка не так-то долго наводил пушку. Грянул выстрел. Ядро сшибло и разорвало шапку.
Делагарди одарил Егорку, а Скопину сказал:
— В чудеса я не верю, а вот те, кто ядром шапку сбивают — они и отстояли монастырь. А пушкаря попроси с тобой отпустить. У нас мало таких искусников, а они и далее понадобятся, когда от Москвы будем гнать поляков.
Известие о том, что Ян Сапега снял осаду с Троицкого монастыря и ушел в Дмитров, не пожелав соединиться с гетманом Рожинским и тушинскими поляками, вызвало взрыв негодования у тушинцев и внесло смущение в их ряды. Надежда не допустить Скопина в Москву развеялась. Партия короля среди поляков-тушинцев взяла перевес над теми, кто не хотел делить свои побуды с королем. Москва, как награда за все проторы, оставалась недоступной. Самое время тушинцам взять бы свои надежды с Мариной, но в сознании польского рыцарства не укладывалось, что она из всех претендентов на престол единственно законная.
Настал час для решительных действий всякой смуты заводчику князю Шаховскому. В своих розмыслах Шаховской не переставал заноситься. Не для того он сидел в тульской осаде и в заточении в монастырском подземелье, чтобы преклонить колени перед Шуйским. Виделось ему значительной силой в смуте — казачество. У казачества свой вождь Заруцкий. Шаховской успел заметить, что казак умен и расчетлив.
Заруцкого он нашел в казачьей избе в застолье с казацкими атаманами. Не водочкой и брагой собрались побаловаться казаки перед распутьем, а думу думать. Как об этом не догадаться, когда в Тушине шатание. Шаховской вошел, казаки примолкли.
— Дело у тебя до нас, князь, или к застолью нашему поспешал? — спросил Заруцкий.
— Застолье ныне на беду. По всему стану бражничают, на дне чары ищут куда коней повернуть.
— А ты к нам с подсказкой? От боярина и князя добра не ждем! — оговорил Шаховского кто-то из атаманов.
— Садись к столу князь! — пригласил Заруцкий. — Ты нам человек известный. А вот суетишься не ко времени. В сказке сказывается: « пойдешь прямо — смерть примешь, пойдешь направо — серый волк съест, пойдешь налево — леший заплутает». Прямо — это к королю. Чертей у нас на иконах пишут в островерхих литовских шапках. Власть королю добудем, а он нас заделает холопами. Досыта, а нам до смерти — паны нашей кровушкой напьются. К царю Шуйскому — так то ж убивец, несчесть сколько наших в проруби утопил. Он, как серый волк, когда травят уши прикладывает, а когда уйдут охотники — все стадо перережет. Остается нам темный лес с заманным лешим. К нему звать пришел? Мы и без провожатых знаем дорогу в лес к лешему.
