Но мало этого. Звук «з» в этой строке связан с «с» из слова «столичные» в той же строке — здесь повтор, рифма, гармония. Все пропало из-за чрезмерной бдительности корректора. Если бы дело шло о прозаической вещи, статье, научной работе, там можно было или согласиться с корректором, или не соглашаться — ибо «занесет» на карты, в списки — вполне допустимо и в живой картографической речи применяется давно и постоянно, и строгость Даля тут не поможет. Вообще словарь Даля — это оправдание, но вовсе не окончательные границы значения любого слова. Словарь Даля — это допустимость, а не клетка железная.

Для стихов же от корректора требовалась большая чуткость. Корректор «Советского писателя» С. С. Потресова, более связанная с поэтическими и звуковыми проблемами, конечно, оставила «занесет». Это стихотворение есть в сборнике. Зачем я Вам все это пишу — чтобы показать всю тонкость, всю хрупкость поэтических сооружений. Как легко разрушить стихотворение недостаточно чуткому корректору. О том, что можно в языке и что нельзя, мы знаем лучше любого корректора и отвечаем за свою работу. Что было бы, если бы в «Сельской молодежи» печаталось стихотворение «Бухта». Содержание этого стихотворения я излагал (вкратце) в течение получаса — а ведь вся суть стихов в их крайней экономности, сжатости и так далее. Пример с корректорской ошибкой при правке слова «занесет» — это пример различия между стихами и прозой. Корректор должен спросить себя: допустимо ли слово «занесет»? Или это описка, ошибка, погрешность, неграмотность, наконец. Пусть «нанесет» точнее и удостоверено Далем, но «занесет» допустимо или нет? Вот о чем должен был думать корректор.

Есть еще пример. В «Огниве» в стихотворении «Ода ковриге хлеба» есть строфа:

Только догматик может исправить падеж в слове «небо» — «на радость небу».

Поправка испортила бы стихотворение. Это почувствовала корректор журнала «Москва», где впервые напечатали это стихотворение, и издательский, когда готовилась книжка «Огниво».

Разве слово «камнелом» (стихотворение «Гнездо орлицы») встречается в словарях Даля или Ожегова?

В «Огниве» несколько раз встречалось слово «заметь». Это от «метели», слова, которое Есенин всегда писал «мятель», точно так же и «замять» — это есенинское правописание, но отнюдь не закон. Я всегда писал «метель». Здесь нет погрешности против русского языка, написал и «заметь». И не один раз. Дискуссия по этому поводу с корректором издательства закончилась в мою пользу — доводы мои были приняты во внимание.

А вот пример положительного вмешательства того же корректора «Советского писателя» С. С. Потресовой в мою работу. Стихотворение «Вырвалось из комнатного плена» разве читается так:

Казалось, надо произносить именно «Телешов». Однако эта фамилия — исключение, и корректор Потресова самым энергичным образом все это мне доказала, не ограничиваясь сверкой у Даля и опровергая мои аргументы, что «ов» скрытое «ев», как Кудашев, и, следовательно, слог этот тянет за собой ударение: как завороженный, обожженный, гнезда, седла, звезды, цвел и т. д. Обратила мое внимание на неправильное ударение в фамилии «Телешов», приходящееся к тому же на окончание строки, на рифму. Пришлось коренным образом переделывать всю строфу и напечатать так, как она выглядит в сборнике «Шелест листьев». Нельзя писать «Пушкин» ни в рифме, ни в строке.

1964

Переделкино, 28.XII.64

Дорогой Варлам Тихонович!

Одним из самых значительных событий нашей жизни вообще и особенно нынешнего истекающего года было знакомство с Вами. Мы очень благодарны судьбе, что довелось узнать Вас, и благодарим Вас за все, что Вы написали, пишете и напишите, — совершенно уверены в том, что и неизвестное нам (пока), достойно самой горячей благодарности. Трудно писать Вам, потому что сознаешь, как тусклы и бессильны любые праздничные слова перед суровой живой силой и пронзительным светом Вашего слова, Ваших стихов и прозы. И все же сейчас на рубеже годов, следуя доброй традиции, хотим написать Вам, чтобы высказать искреннюю любовь и глубочайшее уважение к Вам лично и к Вашему творчеству.

В будущем году и на многие-многие будущие годы желаем Вам доброго здоровья, неиссякаемых творческих радостей, побольше светлых часов, дней, месяцев, поменьше печальных минут и всего самого хорошего Вам и тем, кто Вам дорог.

Сердечно Ваши.

Р.Д. и Лев Копелевы

P.S. А себе желаем встречать Вас в новом году, читать Ваши новые стихи, рассказы, очерки…

N.B. Сейчас мы живем в Переделкино, на даче семьи Всеволода Вячеславовича Иванова (ул. Павленко, 4, рядом с дачей Б.Л. Пастернака). Тел.: Г-9-60-00, доб. 1-18.

1965 г.

Дорогой Варлам Тихонович!

Пусть наступающий год принесет Вам побольше хороших дней, добрых мыслей, всяческих радостей Вам и всем, кого Вы любите. Рад поводу снова сказать Вам, что мы (Р.Д. и я) чтим и любим Ваше могучее дарование, благородные Ваши стихи и суровую, но такую необходимую — душевно необходимую всем нам, и детям, и внукам нашим — прозу. Будьте здоровы. Обнимаю Вас.

Ваш Лев Копелев.

Москва, 8 мая 1965 г.

Дорогой Лев Залманович.

Наталья Ивановна[273] сказала мне вчера, что Вы написали мне письма — и не получили ответа. Это — невероятно, невозможно для меня — поступить так в отношении человека, к которому я отношусь с давней и искренней приязнью, вспоминая всегда тепло.

Я возвращаюсь к обстоятельствам недоразумения, отыскивая не оправдание (виноват только я), но смягчение объяснения. После первого письма Вашего я ведь был у Вас дома и был встречен Раисой Давидовной и Вами с большой радостью и симпатией. Мы расстались с тысячей взаимных обещаний. Солженицын должен был на другой день передать Вам мою пьесу. Я ждал от Вас открытки, получили ли Вы эту пьесу. Это было время, когда я ответа из Малого театра еще не получил, и хотя бы беглое суждение со стороны об «Анне Ивановне» было мне важно. Через какой-то большой промежуток времени — два-три месяца — Солженицын сказал, что передал Вам пьесу не позднее, чем обещал и хотел. И опять прошел не один месяц. А письма (О встрече? О пьесе? О продолжении разговора, начатого на ул. Горького?) я не получил и отчаялся уже ждать известия от Вас. Прошло еще какое-то время — вдруг новогоднее поздравительное письмо. Это письмо я получил в новогодних обвалах моей личной жизни, в тысяче принимаемых и отменяемых решений. Я был непростительно небрежен, пробежав это письмо глазами. Сейчас я перечел письмо. Я благодарю Вас за незаслуженные похвалы по моему адресу. Я знаю, что Вы давно следите за моей попыткой как-то исполнить свой долг, сохранить свое лицо, отвоевать себе хоть крошечное место.

Мне очень стыдно, что по моей вине вдруг оборвался на полуслове так хорошо начавшийся разговор. С Раисой Давидовной и с Вами мы расстались так тепло. Очевидно надо быть постоянно готовым развеять мираж, искажающий истинные отношения людей между собой, и это — упрек в мой и только в мой адрес.

Я глубоко благодарен Наталье Ивановне за решительное ее вмешательство и совет.

Я прошу прощения за недоразумение, камнем лежащее на моей душе. Ни одной минуты моей жизни я не испытывал к Вам ни неприязни, ни досады. Я рад буду видеть Раису Давидовну[274] и Вас на Хорошевском шоссе — я вряд ли этим летом поеду на дачу. Рад буду и приехать к Вам. Сердечные извинения Р.Д.

С уважением

В. Ш.

1964 — 1965