В нарочном промедлении с публикацией ленинского «Завещания» — явная переоценка их умственных способностей. Не будь я так занят и не хворай к тому же, мне бы доставляло огромное удовольствие наблюдать эти порой фарсовые эволюции музы Клио.

Но к нездоровью и занятости надо еще прибавить изнурившую в конец лихорадку ожидания каких-либо перемен в моем юридическом статусе. Досадую на неосторожные посулы друзей (Бажан: «Вскоре жду Вас со своим Максимом в своем Киеве». Пырьев: «Работу начнем сразу же по приезде, который, вероятно, не замедлит…») и на собственное, как будто давно меня покинувшее легковерие. Девятнадцать лет не творить себе иллюзий, а на двадцатом пойматься на эту мякину!.. Хотя, в общем, я продолжаю оставаться на уже изложенной мною точке зрения на происходящее, как на очевидное торжество антитез. Конечно, торжество не в разгаре, но последующее уже настраивается…

Завидую Вашему чувству какой-то иной, нежели нынешняя моя, нужности людям. Я мучительно трудно и долго пишу. Более того — у меня уже были принципиальные столкновения с местной «литературной общественностью» (да, есть уже здесь такая). И в который раз приходится убеждаться, как нелегко разрушаются интеллектуальные стереотипы, созданные государственной кормушкой Великого Хлебореза…

Валентин не пишет Вам потому, что занят не менее моего — из-за куска насущного камфорит подыхающее искусство районной самодеятельности, а тут еще тяготы забот о новорожденном, об освобождении жены и т. д.

У него нет и у меня тоже никаких перемен в юридическом положении. Встречаемся часто, но разговариваем на ходу. Валька ругается нещадно и, кажется, заражает этим меня. Я тоже от предпоследних слов перехожу к последним. И единственное, еще примирительно действующее надушу, это природа, это земля под солнцем. Да, становлюсь солнцепоклонником, и тем не менее — не гони меня нездоровье, я и не помышлял бы о бегстве с Севера. Мне уже не кажется, а я уверен: трудно сыскать сейчас место более подходящее для жизни, нежели Ягодное. Материально-культурные возможности на уровне большого города, а за километр от поселка — тайга, т. е. ягодники и грибные базары и ключи, полные форели. Сейчас, в середине августа, гляжу на речные поймы и на сопки и не могу наглядеться. Скорблю, что нет у меня времени да и мастерства для писания этих золотисто-оранжевых и голубых этюдов, нет времени для рыбной ловли и охоты. Впрочем, уже завтра брошу все и отправлюсь на двое суток на озеро Дж. Лондона. Знаю, они умиротворят меня надолго.

А.З. Добровольский — В.Т. Шаламову

12-14/X-56

Дорогой Варлам Тихонович!

Я ответил на Ваше короткое письмо, с вложением 3-х стихотворений Б.Л. уже давно.

Терпеливо дожидаюсь обещанного подробного письма, проливающего свет на характер Вашей занятости, содержании одержимости в настоящий момент ect.

Однако на этот раз уж слишком долго Вы молчите. В чем дело? Вас заела работа служебная или писательская? Хотелось бы знать, удалось ли Вам что-нибудь уже протолкнуть в печать? Хотя Вы и не придаете этому значения решающего, но все же — по крайней мере, для меня, это было бы свидетельством настоящего (отчасти) преодоления пресловутых последствий, т. к. я убежден — Вы уже сделали что-нибудь настоящее, а не настоящего не стали бы публиковать. Тут же сознаюсь Вам, что у меня дело идет чрезвычайно туго, даже можно сказать — совсем не идет.

То ли от уверенности, что еще не настало время для серьезных размышлений над содержанием отрицательного опыта, то ли от крайней служебной занятости — работа за кусок насущный требует со всей требухой, то ли наконец, от катастрофически упавшей работоспособности.

Всего вероятнее — все эти слагаемые присутствуют в состоянии, которое Вы как-то назвали «аграфией».

Да, полная аграфия. Содрогаюсь отвращением при виде листа белой бумаги.

Допускаю, что это еще может происходить и по причине психологической — я возлагал некоторые надежды (по вине Бажана, Пырьева и др.) на возвращение еще в этом году в Москву или Киев и на что-то вроде прежнего положения в производстве серых и известных теней. Однако, увы! — это не состоялось, и, судя по наступившей паузе в «обратном ходе» Фемидиной колесницы, может и не состояться. Крушение, нет — не крушение, а медленное издыхание этой моей последней иллюзии действует более опустошающе, чем + 10 лет в 1944 году.

Однако Вы-то меня поймете без комментариев…

А вот Валентин Португалов не далее, как позавчера, получил телеграмму из Москвы: «Вы реабилитированы по первому и второму делам. Документы высланы»… Представляете его ликование? Впрочем, Вам трудно представить, т. к. Вы не знаете всей тяжести его материальных обстоятельств в связи с семьей и т. д. Мы с Лилей даже считали, что Португаловым труднее живется, чем нам, я разделяю радость Вальки, но, откровенно говоря, мне еще горше сознавать, что мне, по-видимому, такого не дождаться. Угрожающе прогрессирует сердечная слабость. Эндартерит порою стреноживает так, что и жить не хочется. Только из-за Максима все еще остаюсь в Ягодном (Лиле обязательно нужно закончить курсы медсестер), тяну непосильное уже ярмо каторжной работы и не могу себе даже позволить лечь в больницу хоть на пару недель для текущего, какого ни на есть, ремонта. Так обстоят мои дела — довольно о них!

Скучаю по Вашим письмам. В 8-м, кажется, номере «Знамени», среди прочих неизвестных мне стихов Б.Л. встретил два знакомых и не удивился, что «Душу» не встретил. Это естественно. Прочел сборник стихов Л. Мартынова. В нем — много хорошего. Конечно, эта книжка — настоящее событие в поэтическом производстве последних лет. Сейчас мне ясно, что при всей далековатости результатов — Мартынов шел по следу Б.Л. и только на этом пути сохранился — выделился как поэтическая индивидуальность. В смысле лаконизма своих популяризаторских экскурсов в мир художественных интегралов и дифференциалов Б. Л. — Мартынов порою просто блестящ. И знаете, мне даже приходило на ум при чтении его стихов такое — это эссенции дурманящих ранних стихов Б.Л., разбавленных до крепости превосходного, освежающего одеколона. М. б., сравнение несколько вульгарное. Но мне оно объясняет происхождение таких строчек, как «я-то знал, что так жить нельзя, извиваясь и скользя». Не восходит ли этот простоватый афоризм к «вежливо жалящим змеям», замаскированным в «овсе»? Однако это не так важно.

Гораздо важнее появление этой книжицы в косяке поэтических карасей и налимов, жировавших у государственных кормушек. Думаю, что и Б.Л. порадовался этому факту — верно?

Я с интересом прочел «Тихого американца».[85] Этот модернизированный вариант «Преступления и наказания» выписан отменно.

Я еще не встречал лучшего раскрытия идеи того «избирательного гуманизма», понимание которой я формировал в этом определении еще во времена своих скитаний по колымским «обителям севера строгого»

Да, а вот «Время жить и время умирать» Ремарка — книга, даже в первой своей части потрясшая меня своей паталогоанатомической точностью, — это явление!

Так давно и что-то в этом роде представлялось мне, как беллетристический вариант известной Вам «Клиники и лечения обморожений» Герасименко — помните Вы эту монографию?

Впрочем, на эту тему можно говорить много, однако вряд ли стоит. Придет время эксгумации «погостного перегноя» — а я верю, что оно придет и не избирательно! — и будут написаны и записаны в анналы истории все необходимые протоколы…

Из фильмов последнего времени меня весьма тронул греческий фильм «Фальшивая монета».[86] Вот и Греция предстала перед нами почти такой, какой ее видел Олдридж[87] в «Деле чести» и о какой даже не подозревали рядовые члены профсоюза.

Правда, для меня это не было большой неожиданностью. Я вспомнил, что еще в начале 30-х гг. прочел единственную (для меня) книгу грека-современника. Она поразила меня и тогда прозрачностью мысли и светлой философией стоического жизнеутверждения, может быть, Вы тоже читали «Апология Сократа», Костоса Варналиса. [88]

Зная такую книгу, нетрудно понять — на чем стоял Белоянис, отдавший предпочтение славной смерти перед бесславным «делоси». Даже если у него не было такого выбора, его поведение чем-то понятно.

На этом заканчиваю. Писал урывками. У меня сейчас идет испытание форсунок, и я, как директор временно годовых пятилеток, день и ночь на производстве. Закоптился, пропах соляркой и охрип от административной деятельности.

Приветствую Вас от имени Лили и Максима. Максим уже ходит в ясли и в этом соц-загоне для молодняка чувствует себя отлично. Он моя единственная запоздалая радость, но и он источник мучительных размышлений, неизвестных мне раньше.

Обнимаю Вас — Аркадий.

А.З. Добровольский — В.Т. Шаламову

15/XII-56-20/XII

Дорогой Варлам Тихонович!

Получил Ваше московское письмо уже давно. Порадовало оно меня чрезвычайно. Ведь в нынешние времена рок, именуемый политикой, редко создает сюжеты с happy endом подобным Вашему. Еще раз примите мои дружеские, по-северному настоящие, поздравления. Поздравляю и Ольгу Сергеевну. Ведь не многие дождались и дождутся…

Конечно, как и всегда, хотел Вам ответить тотчас же, но, как и всегда, моя неорганизованность (у меня она оборачивается занятостью) и крайне плохое состояние здоровья вызвали обычное промедление. Откладывал со дня на день — думал вот лягу в больницу и уж там напишу все — и вот только спустя месяц, действительно лежу в больнице, как и предполагал, и из этого Вы можете заключить о многом, не представляющем, однако, никакого интереса для подробного изложения. Поэтому коротко. О болезни моей я уже Вам писал. Она прогрессирует, и это принуждает меня, независимо от юридического и экономического положения, не позже весны 57 г. покинуть Колыму. В связи с этой необходимостью все чаще думаю о земле моего детства: какая она сейчас, найду ли там пристанище? Мать еще жива, но ее жизни совершенно не представляю; по письмам, с библейской отрешенностью от быта, ни о чем нельзя судить. Но хотя не Вы один советуете мне поскорее ехать в Москву или Киев (в первую зовет Пырьев, во второй — Бажан, Дмитерко и др.), я склоняюсь к другой альтернативе: если мой юридический статус изменится в смысле, предсказываемом Ольгой Сергеевной, — я избираю что-нибудь вроде Подмосковья или киевских окраин; если останется нынешним — еду в отпуск, лечусь и возвращаюсь на Север, только не в высокогорные, а в приморские районы. Конечно, как и всегда, будет ни то, ни другое, а нечто неожиданное третье, но альтернативное решение пока такое…

Варлам Тихонович, Ваша информация о литературных событиях вызвала живейший интерес не только у меня, но у Валентина Португалова. Он в течение нескольких дней послал присланный Вами Бюллетень и познакомил с его содержанием всех членов местного литературного объединения. Правда, с самим романом и то по моему настоянию познакомился лишь несколько дней назад, совершенно справедливо полагая, что дело не в романе, а в возможности таких комментариев к нему. Я прочел с интересом эту вещь задолго до Вашего письма, и это обстоятельство — я ведь далеко не всеяден — убедительно свидетельствует в пользу Дудинцева. Однако согласен с Вами — перегной прошедшего здесь разбавлен до концентраций, не угрожающих потребителям столбнячной инфекцией. Но даже и в этой концентрации, как видите, есть нечто привлекающее читателя и возбуждающее его мыслительные способности, конечно, это только подтверждает правильность, естественность той тоски по настоящему, какая движет Вами (и мною и многими другими) в намерении еще дать бой за правду. Не сомневаюсь, и эта тоска, это намерение имеют самые многообразные аспекты во всех областях нынешней жизни… однако до торжества антитез еще далеко, по крайней мере по мерке моей

Вы читаете Переписка
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату