Люк снова осмотрелся. Внезапно его внимание привлек чуть поврежденный дверной косяк. Он подошел ближе и обнаружил, что косяк расщеплен и в нем засела пуля – как раз того калибра, который соответствовал пистолету, находившемуся у Элизы.

Значит, она сопротивлялась.

– Капитан…

Люк обернулся и увидел Реми, лежавшего в самом темном углу комнаты. У мальчика был какой-то отсутствующий взгляд, и все тело его казалось странно обмякшим.

Капитан решил, что юнга пьян. Он в бешенстве схватил его за ворот рубашки и приподнял над полом.

– Реми, где мадемуазель Монтгомери?

Мальчик облизнул губы и пробормотал:

– Я… я не знаю…

Люк встряхнул юнгу и прорычал:

– Где она?! Что здесь произошло? Почему ты напился до бесчувствия? Я приказал тебе охранять ее!

– Я не знаю, капитан. Я сделал всего один глоток, и это был не ром. Клянусь. Я бы не допустил, чтобы с ней что-то случилось.

Люк на несколько секунд задумался.

– Говоришь, один глоток? С кем?

– Я принес завтрак мисс Элизе, а потом ждал, когда она поест. Ваш друг, владелец этого заведения, пригласил меня выпить с ним по чашке кофе. Я почувствовал странный вкус кофе, а потом… Лишь смутно помню, что меня отнесли наверх и бросили сюда, в угол. – Подбородок мальчика задрожал. – Что случилось с мисс Элизой?

Люк отпустил мальчика и проворчал:

– Именно это я и хочу узнать.

Этьен Моруа сосредоточенно занимался своим любимым делом – складывал в аккуратные столбики золотые монеты, заработанные в минувший вечер. Это был неплохой доход, особенно с учетом огромной суммы, неожиданно полученной за небольшую услугу с его стороны.

Внезапно физиономия Этьена исказилась от страха – горло его стиснула чья-то сильная рука. В следующее мгновение он увидел каменное лицо Жана Люка Готье.

– Где она?

Этьен не мог произнести ни слова – даже если и хотел.

Люк ослабил хватку, и Этьен – он никогда не отличался храбростью – пробормотал:

– Что я мог сделать, Жан Люк? Они угрожали мне. Они сказали, что сожгут мой дом! И это из-за женщины… Ты ведь понимаешь, что я не мог им отказать?

Люк взглянул на монеты, разложенные на столе, и все понял. Но сейчас ему было не до Этьена.

– Кто? – спросил он с угрозой в голосе. – Кто похитил ее?

– Люди Кейджана. Того самого, который приставал к ней прошлым вечером. Они покинули мое заведение утром и двинулись вверх по реке. Они не станут спешить, потому что я сказал им, что тебя не будет здесь несколько дней. – Этьен лукаво улыбнулся – как будто оказал Жану Люку большую услугу.

Люк внезапно выхватил кривой кинжал и, приставив его к горлу Этьена, процедил:

– Скажи мне, какова ее цена? Твоя жизнь? Учти, если я вернусь без нее, ты заплатишь мне своей кровью.

Люк выпрямился и легонько провел кончиком кинжала по горлу Этьена. Тот задрожал от страха и с мольбой в голосе проговорил:

– Поверь мне, Жан Люк… Я не знал, что она имеет для тебя такое значение. Как я мог догадаться? Я бы с радостью поделился с тобой доходом, который можно было бы из нее извлечь…

Капитан прервал Этьена ударом кулака.

Когда забрезжил рассвет, Люк уже был на реке. Он греб против течения и ужасно нервничал – ему казалось, что лодка движется слишком медленно вдоль заболоченных берегов.

Люк отправился в погоню один; потому что не хотел терять ни минуты – он едва не сходил с ума от страха за Элизу. И он твердо решил, что убьет этих людей. Убьет тех, кто ее похитил.

Люк стал грести еще быстрее, но ему по-прежнему казалось, что он плывет слишком медленно.

К полудню – солнце с самого утра безжалостно палило – он почувствовал головокружение от жары и усталости; вероятно, он был еще очень слаб после перенесенного приступа малярии. Над головой его постоянно кружил рой насекомых, которые впивались во влажную от пота кожу. Но Люк не замечал этого; он продолжал грести и думал только об Элизе и о том, как покарает тех, кто похитил ее.

А может, они уже убили ее? Впрочем, едва ли… Они заплатили большую сумму, чтобы насладиться ею, так что постараются оправдать каждую потраченную монету.

Глаза Люка застилала темная пелена. Перед ним возникали образы негодяев, кричавших и корчившихся под его ножом.

С наступлением темноты ему все же пришлось остановиться; он опасался, что ночью может не заметить