Примерно в это же время я стал интересоваться моими товарищами по несчастью. Настоящих сумасшедших там было мало, в основном невротики, страдающие депрессиями и тревожными состояниями; думаю, это было не случайно. Люди, находящиеся в этих состояниях, не создают трудностей: они очень быстро смиряются со своим положением. Большинство из них под действием транквилизаторов весь день проводят в постели. Иногда они выходят в коридор, выкуривают подряд четыре-пять сигарет и ложатся обратно. Правда, есть приходилось всем одновременно: сестра-хозяйка говорила: «Угощайтесь». Больше там не раздавалось ни единого слова; каждый жевал молча. Порой во время еды кого-то начинал колотить озноб или кто-то принимался жалобно стонать. Тогда его просто отводили обратно в палату. Постепенно до меня стало доходить, что эти мужчины и женщины – никакие не психи, просто им не хватает любви. Их позы, движения, манеры говорили о том, что им отчаянно хочется, чтобы их обняли, погладили, приласкали. Но, разумеется, это было невозможно. И тогда они начинали стонать, кричать, царапать себе лица; пока я там был, один из больных вздумал кастрировать себя, и его попытка удалась.

За эти недели во мне окрепла уверенность, что я послан сюда, дабы исполнить некий предначертанный план, – подобно тому как Христос, по Евангелию, явился исполнить предсказания пророков. В то же время у меня возникло предчувствие, что лечение в этой больнице – только начало, что впереди – все более и более длительные госпитализации в психиатрических клиниках со все более и более суровым режимом. Эта перспектива сильно удручала меня.

Иногда я встречал в коридорах женщину-психолога, но разговора у нас так и не получилось; наши отношения приняли официальный характер. Она сообщила, что работа над диссертацией о тревожных состояниях успешно продвигается и в июне предстоит защита.

Быть может, я сейчас веду призрачное существование в диссертации по психологии, среди таких же интересных медицинских случаев. Мысль о том, что я стал неотъемлемой частью научных материалов, действует умиротворяюще. Я представляю себе толстый том с клеевым креплением, в унылом переплете; я медленно распластываюсь между страницами; и вот я раздавлен.

Двадцатого июня того же года я встал в шесть утра и включил радио, если быть точным – «Радио Ностальжи». Передавали песню Марселя Амона про какого-то смуглого мексиканца: незатейливую, беззаботную, глуповатую, как раз то, что мне было нужно. Я помылся, слушая радио, затем собрал дорожную сумку. Я решил вернуться в Сен-Сирг-ан-Монтань; решил сделать еще одну попытку.

Перед отъездом надо уничтожить всю провизию, какая осталась в доме. Это нелегко, потому что есть мне совсем не хочется. К счастью, еды не так уж много: четыре сухарика и банка сардин в масле. Не очень понятно, зачем я это делаю, ведь и то, и другое – продукты длительного хранения. Но смысл моих поступков давно уже стал ускользать от меня; или, скажем, так: он вполне ясен для меня лишь в редкие моменты. А все остальное время я нахожусь в позиции наблюдателя.

Войдя в купе поезда, я все же чувствую, что я не в форме; но решаю не обращать на это внимания и усаживаюсь на свое место. На вокзале в Лангоне беру напрокат велосипед; я заранее позвонил туда и договорился, чтобы мне его зарезервировали, я все продумал и тщательно организовал. Итак, я сажусь на велосипед и вдруг понимаю всю нелепость моего плана: ведь я уже десять лет не катался на велосипеде. До Сен-Сирга – сорок километров, дорога идет в гору, а я в лучшем случае смогу проехать километров десять по ровной местности. Я давно отвык от физических упражнений и не испытывал в них никакой потребности.

Дорога станет для меня сплошным мучением, но я буду воспринимать это как-то отстраненно. Места здесь безлюдные, кругом горы. Мне очень трудно, я переоценил свои физические возможности. Однако цель моего путешествия уже не видится мне так четко, как раньше, она словно тает, пока я с натугой взбираюсь по все новым и новым обрывистым склонам, даже не глядя на окружающий пейзаж.

На середине крутого подъема, пыхтя, как задохшаяся канарейка, вдруг вижу плакат: «Осторожно, взрывы!» Всё-таки не верится. Кто тут станет меня взрывать?

Чуть позже я соображаю, в чем дело. Передо мной открывается каменный карьер; значит, взрывают здесь только скалы. Это мне больше по душе.

Дорога подо мной становится пологой. Я поднимаю голову. Справа от дороги – небольшой холм из каменной крошки: это что-то среднее между пылью и галькой. Поверхность холма серого цвета, абсолютно, безукоризненно ровная и гладкая. Она прямо притягивает, манит к себе. Но я уверен: стоит только ступить на нее – и провалишься на несколько метров вглубь.

Иногда я останавливаюсь у обочины, выкуриваю сигарету и, немного поплакав, еду дальше. Мне хотелось бы, чтобы я уже умер. Но «есть путь, чтобы по нему идти, и его надо пройти».