человечества, послужили для них «инструкции по эксплуатации хозяйственных электроприборов среднего размера и сложности, в частности, инструкция к видеомагнитофону „JVC HR-DV3S/MS“. В первых же строках они оговаривают, что неолюди, равно как и собственно люди, могут рассматриваться как разумные млекопитающие среднего размера и сложности; тем самым в условиях стабильной жизни возникает возможность составить полный перечень поведенческих реакций.
Я сошёл с предустановленного жизненного пути и тем самым отклонился от всех разработанных и описанных схем. За те несколько минут, что я, сидя на корточках на вершине известнякового холма, созерцал простёртую у моих ног бесконечную белую равнину, мне открылись все терзания индивидуального выбора. И ещё я понял — на сей раз окончательно, — что не хочу, уже не хочу, а может, и никогда не хотел присоединяться ни к какому сообществу никаких приматов. Без особых колебаний, словно повинуясь какому-то внутреннему тяготению — примерно так же, как гнёшься к той руке, в какой несёшь больший груз, — я решил повернуть к северу. Сразу за Ла-Родой, когда я увидел леса и поблёскивающее вдали водохранилище Аларкон, а Фокс весело семенил рядом со мной, мне стало ясно, что я никогда не встречусь ни с Марией23, ни с любой другой неоженщиной и на самом деле нисколько не жалею об этом.
Я подошёл к деревне Аларкон сразу после наступления темноты; по озеру пробегала лёгкая рябь, в воде отражалась луна. Примерно на уровне первых домов Фокс вдруг встал как вкопанный и тихонько зарычал. Я замер; сам я не слышал никаких звуков, но полагался на его слух, более тонкий, чем у меня. Луна ненадолго скрылась за облаком, и мне почудилось, будто справа кто-то скребётся; когда опять стало светлее, я заметил очертания человеческой фигуры, скользнувшей между домами; фигура показалась мне уродливой и скрюченной. Я придержал Фокса, рвавшегося вдогонку, и двинулся дальше по главной улице. Быть может, это было неосторожно с моей стороны, однако все, кому случалось контактировать с дикарями, свидетельствовали, что те испытывают настоящий ужас перед неолюдьми; во всех случаях они первым делом обращались в бегство.
Полустёршийся указатель гласил, что крепость Аларкон была возведена в двенадцатом веке, а в двадцатом превращена в гостиницу; по-прежнему массивная и внушительная, она высилась над деревней, и радиус обзора с её стен равнялся, наверное, нескольким километрам; я решил устроиться в замке на ночлег, не обращая внимания на шорохи и разбегающиеся в темноту силуэты. Фокс ворчал не переставая, и в конце концов я взял его на руки, чтобы успокоить; у меня не оставалось сомнений в том, что дикари предпочтут убраться с нашего пути, если при приближении я буду производить достаточно шума.
В замке повсюду виднелись следы недавнего человеческого присутствия; в большом камине даже горел огонь, а рядом лежали дрова: по крайней мере, они не утратили хотя бы этот секрет — секрет одного из самых древних изобретений человека. Быстро осмотрев комнаты, я убедился, что больше они не сумели сохранить практически ничего: об их пребывании в помещении говорили главным образом беспорядок, вонь и кучи засохших экскрементов на полу. Никаких следов умственной, интеллектуальной или художественной деятельности не наблюдалось; это подтверждало выводы тех редких исследователей, кто занимался начальным этапом истории дикарей: в отсутствие всякой культурной преемственности деградация произошла с молниеносной быстротой.
Толстые стены прекрасно удерживали тепло, и я решил расположиться в главной зале, подтянув поближе к огню один из матрасов; в чулане нашлась стопка чистых простыней. Ещё я нашёл два полуавтоматических карабина, внушительный запас патронов и полный набор средств для чистки и смазки оружия. Видимо, в те времена, когда здесь жили люди, окрестные леса и долины изобиловали дичью; я понятия не имел, как обстоит дело теперь, но уже в первые недели нашего похода убедился, что по крайней мере некоторые виды животных сумели пережить череду потопов и жесточайших засух, воздействие радиоактивных облаков и заражение водных артерий — в общем, все те катаклизмы, которые опустошали планету на протяжении двух последних тысячелетий. Мало кто знает — хотя это очень характерный факт, — что на закате человеческой цивилизации в Западной Европе появились движения со странной мазохистской идеологией, получившей название «экологизм», хотя к науке экологии она имела весьма отдалённое отношение. Эти движения ратовали за необходимость защищать «природу» от воздействия человека и утверждали, что все биологические виды, независимо от уровня их развития, имеют равное «право» населять планету; судя по всему, некоторые участники подобных движений, по сути, систематически принимали сторону животных, а не человека: весть об исчезновении какого-то вида беспозвоночных причиняла им больше горя, нежели сообщение о голоде, уносящем население целого континента. Сегодня мы не вполне понимаем термины «природа» и «право», которыми они манипулировали с такой лёгкостью; для нас подобные идеологические крайности — лишь один из признаков того, что человечество под конец стремилось восстать против самого себя, положить предел своему очевидно недолжному существованию. Как бы то ни было, «экологисты» сильно недооценили свойственную всем формам жизни способность к адаптации и ту быстроту, с какой на развалинах погибшего мира восстанавливалось новое равновесие; мои ранние неочеловеческие предшественники, например ДаниельЗ и Даниель4, не раз упоминают лёгкую иронию, с которой они наблюдали, как территория бывших промышленных гигантов стремительно зарастает густыми лесами, полными волков и медведей. Забавно, что теперь, когда люди практически исчезли и об их былом господстве напоминают лишь унылые обломки, клещи и другие насекомые по-прежнему живы и демонстрируют редкостную сопротивляемость.
Я мирно проспал всю ночь и проснулся на рассвете. Мы с Фоксом обошли замок по крепостной стене, глядя, как над озером поднимается солнце; вероятно, дикари, покинув деревню, переселились ближе к воде. Потом я исследовал внутренние помещения замка и обнаружил множество предметов человеческого производства; некоторые довольно хорошо сохранились. Минувшие века безвозвратно уничтожили все, что содержало электронику и литиевые батареи, использовавшиеся для сохранения данных при отключении электричества; так что мобильные телефоны, компьютеры и электронные органайзеры меня не интересовали. Зато все аппараты, содержащие только механические или оптические части, как правило, были в отличном состоянии. Какое-то время я повозился с двухлинзовым фотоаппаратом «Роллейфлекс» в матово-чёрном металлическом корпусе; рычажок для перемотки плёнки не заедал, шторки затвора открывались и закрывались с негромким шелестом, то быстрее, то медленнее, в зависимости от выдержки, выставленной на ободке колёсика-регулятора. Если бы на свете ещё существовала фотоплёнка и фотолаборатории, я, безусловно, мог бы сделать отличные снимки. Солнце уже пригревало, отбрасывая золотистые блики на поверхность озера, и я немного поразмышлял о благодати и о забвении, а ещё о лучшей черте людей — их технической изобретательности. От произведений литературы и искусства, которыми так гордилось человечество, сегодня не осталось ничего; темы, обусловившие их появление на свет, утратили всякую актуальность, эмоциональная сила их испарилась. Ничего не осталось и от тех философских и богословских систем, во имя которых люди сражались, иногда умирали, а чаще убивали других; в неочеловеке все это не находило ни малейшего отклика, мы видели во всём этом лишь случайные отклонения ограниченных и бессистемных умов, не способных породить ни единого точного или хотя бы мало-мальски пригодного рабочего понятия. Зато достижения человеческих технологий до сих пор заслуживают уважения: именно в эту сферу человек вложил лучшее, что в нём было, и, выразив свою глубинную природу, сумел сразу же достигнуть такого совершенства, что неолюдям не удалось добавить к его изобретениям ничего по-настоящему значительного.
Однако мои собственные технологические потребности были весьма ограниченны; я взял только сильный бинокль и засунул за пояс нож с широким лезвием. В конце концов, не исключено, что в ходе дальнейшего путешествия — если, конечно, я вообще пойду дальше — мне придётся столкнуться с опасными животными. Под вечер над равниной нависли тучи, а чуть позже пошёл дождь; с неба опустилась длинная, тяжёлая, неспешная пелена, по камням во дворе глухо шлёпали капли. Незадолго до заката я вышел из замка: дороги развезло до полной непроходимости, и я понял, что на смену лету уже пришла осень и что мне придётся прожить здесь несколько недель, а может, и несколько месяцев, ожидая зимы, чтобы дни опять стали холодными и сухими. Я могу охотиться, убивать оленей или коз и жарить их на огне, вести ту простую жизнь, о какой я читал в рассказах разных людей. Я знал, что Фокс будет счастлив, память об этой жизни заложена у него в генах; самому мне требовались капсулы с минеральными солями, но у меня пока оставался полугодовой запас, а потом мне придётся найти морскую воду — если где-то ещё было море — или же умереть. По человеческим меркам я не слишком держался за жизнь, учение Верховной Сестры было целиком основано на идее отрешённости; оказавшись в исконном мире, я постоянно чувствовал неуместность, необязательность своего присутствия в системе, целиком основанной на принципе выживания
