охранников с автоматами. Патрик сделал им знак, они открыли ворота, подошли к машине и, прежде чем нас пропустить, внимательно осмотрели меня. «Это необходимо… — произнёс Патрик все тем же еле слышным голосом. — Журналисты…»
Дорога, вполне сносная, пересекала ровное пыльное пространство с каменистой красноватой почвой. Когда вдали завиднелось нечто вроде белого палаточного городка, Патрик свернул влево, к обрывистой скале, сильно выветрившейся с одной стороны; она состояла из той же чёрной, по-видимому, вулканической породы, на которую я обратил внимание чуть раньше. Попетляв, машина остановилась на площадке, и дальше мы пошли пешком. Несмотря на мои протесты, он решительно забрал у меня чемодан, довольно тяжёлый. «Нет-нет, прошу тебя… Ты же ВИП…» Он говорил вроде бы в шутку, но что-то подсказывало мне, что не совсем. Мы прошли мимо дюжины гротов с узким входом, вырубленных в скале, и наконец, поднявшись ещё на одну площадку, почти на вершине небольшой горки, оказались перед ещё одним гротом, гораздо больше остальных; у входа, шириной в три метра и высотой в два, тоже стояли двое вооружённых охранников.
Мы вошли в первую залу — квадратную, со стороной примерно метров десять и с голыми стенами; единственной мебелью здесь были несколько складных стульев, расставленных вдоль стен. Затем, следуя за охранником, мы пересекли коридор, освещённый высокими светильниками в форме колонн, очень похожими на те, что были в моде в 70-е годы: в светящемся геле жёлтого, бирюзового, оранжевого и бледно- фиолетового цвета вспухали большие пузыри, медленно поднимались вверх и исчезали.
Апартаменты пророка тоже были обставлены в стиле 70-х годов. На полулежал толстый оранжевый палас, исчерченный фиолетовыми молниями. По всей комнате в живописном беспорядке были разбросаны низкие диванчики, покрытые шкурами. В глубине на ступенчатом возвышении стояло вращающееся кресло для отдыха, обитое розовой кожей, со встроенной подставкой для ног; кресло пустовало. За ним я обнаружил знакомую картину с псевдорайским садом, она висела в столовой пророка в Зворке: двенадцать юных дев, облачённых в прозрачные туники, взирали на него с обожанием и вожделением. Комично, разумеется, но ровно в той — в конечном счёте весьма малой — степени, в какой может быть комичной вещь чисто сексуальная: юмор, чувство смешного торжествуют лишь тогда (собственно, мне за то и платили, причём недурно платили, чтобы я это знал), когда направлены на мишени уже беззащитные, вроде религиозности, сентиментальности, преданности, чувства чести, и, напротив, не в силах нанести серьёзного урона глубинным, эгоистичным, животным детерминантам человеческого поведения. В любом случае картина была написана настолько плохо, что я далеко не сразу узнал изображённых на ней моделей, вполне живых девушек, которые восседали на ступенях, кое-как пытаясь воспроизвести живописные позы — их, видимо, предупредили о нашем прибытии; впрочем, репродукция из них получилась весьма приблизительная: если некоторые облачились в те же прозрачные туники, отдалённо напоминающие греческие, подняв их до талии, то другие предпочли бюстье и чёрные латексные бюстгальтеры; так или иначе, половые органы у всех остались обнажёнными.
— Это невесты пророка, — почтительно произнёс Патрик.
По его словам, этим избранницам дарована привилегия постоянно жить при пророке: у каждой есть собственная комната в его калифорнийской резиденции. Они представляют все расы, населяющие Землю, и, в силу своей красоты, предназначены исключительно для служения Элохим, а следовательно, не могут вступать в сексуальные отношения ни с кем, кроме них (буде, конечно, те соберутся почтить Землю своим присутствием) и пророка; по желанию пророка, они могут также заниматься сексом друг с другом. Я немного поразмыслил над этой перспективой, одновременно пытаясь пересчитать девушек: решительно, их было только десять. В этот момент я услышал справа какой-то всплеск. Зажглись галогеновые лампы на потолке, освещая бассейн, вырубленный в скале и окружённый пышной растительностью; в нём купался обнажённый пророк. Две недостающие девушки почтительно ожидали у лесенки бассейна, держа белый халат и белое полотенце, украшенные разноцветными звёздами. Пророк не спешил, кувыркался в воде, лениво покачивался, лёжа на спине. Патрик замолчал и потупился; тишину нарушали только лёгкие всплески купальщика.
Наконец он вылез из бассейна и немедленно был облачён в халат; вторая девушка, стоя на коленях, массировала ему ноги; я подумал, что мне он запомнился менее высоким, а главное, менее крепким: он явно качал мускулы, держал форму. Пророк двинулся ко мне с распростёртыми объятиями, мы расцеловались. «Рад… — произнёс он низким голосом, — рад тебя видеть…» За время путешествия я не раз спрашивал себя, чего, собственно, он от меня хочет; возможно, он преувеличивал мою известность. Скажем, сайентологи, безусловно, извлекали пользу из присутствия в их рядах Джона Траволты и Тома Круза, но ведь я — величина куда более скромного уровня. Правда, и он сам тоже; наверное, это самое простое объяснение: просто он ухватился за первое, что подвернулось под руку.
Пророк уселся в своё кресло для отдыха, мы устроились внизу, на пуфах. По его знаку девушки рассыпались в разные стороны и вернулись, неся небольшие керамические кубки с миндалём и сушёными фруктами; некоторые несли амфоры, наполненные, как выяснилось, ананасовым соком. Итак, он по-прежнему тяготел к греческой стилистике; но мизансцена была выстроена довольно неряшливо, смущали обёртки от орешков «Бененатс», валявшиеся на сервировочном столике.
— Сьюзен… — ласково обратился пророк к очень светлой блондинке с голубыми глазами и восхитительно невинным лицом, которая осталась сидеть у его ног.
Ни слова не говоря, она послушно встала на колени между его раздвинутых ляжек, откинула полу халата и начала сосать; член у него был короткий и толстый. Он явно стремился с самого начала продемонстрировать своё безоговорочное превосходство; на какой-то миг у меня мелькнул вопрос, зачем он это делает — из чистого удовольствия или у него разработан целый план с целью произвести на меня впечатление? Собственно, на меня это никакого впечатления не произвело, зато Патрик заметно смутился и в замешательстве разглядывал собственные ступни; по-моему, он даже слегка покраснел — хотя в принципе все это вполне укладывалось в теории, которые он сам же проповедовал. Сначала разговор вращался вокруг международного положения: по словам пророка, над демократическими режимами нависла серьёзная опасность; он считал, что угроза мусульманского интегризма нисколько не преувеличена, до него доходят тревожные сведения от адептов-африканцев. Мне особенно нечего было сказать по этому поводу — что, наверное, и неплохо, потому что позволяло сохранять на лице выражение почтительного интереса. Время от времени он клал руку на голову девушки, и она прерывала процесс; потом, повинуясь новому знаку, снова принималась за дело. После краткого монолога пророк осведомился, не желаю ли я отдохнуть перед ужином, который мне предстояло вкушать в обществе первых лиц секты; мне показалось, что правильным ответом будет: «Да».
— Хорошо прошло! Очень хорошо прошло!… — шепнул мне Патрик, весь дрожа от возбуждения, когда мы двинулись обратно по коридору.
Его откровенная угодливость приводила меня в некоторое замешательство, я пытался вспомнить все, что знаю о первобытных племенах и иерархических ритуалах, но в голову почти ничего не приходило, конечно, я всё это читал в далёкой юности, ещё когда учился на курсах актёрского мастерства; мне тогда казалось, что те же механизмы, с лёгкими вариациями, действуют и в современном обществе и что их знание может пригодиться для моих скетчей — впрочем, эта гипотеза в целом подтвердилась, особенно мне помог Леви-Стросс. Оказавшись на площадке, я остановился, поражённый зрелищем палаточного лагеря, где обитали адепты: под нами, метрах в пятидесяти, находилась добрая тысяча совершенно одинаковых палаток «иглу» непорочно-белого цвета, они стояли очень тесно, образуя ту самую звезду с загнутыми лучами, что служила эмблемой секты. Рисунок можно было увидеть только с высоты — или с неба, подсказал Патрик. Посольство предполагается выстроить той же формы, планы рисовал сам пророк, он, безусловно, захочет мне их показать.
Я было настроился на пышную трапезу, перемежаемую сибаритскими утехами, но скоро убедился, что мои надежды напрасны. Пророк предпочитал самую простую пищу: помидоры, бобы, оливки, манную кашу — все это подавалось в очень небольших количествах; плюс немного овечьего сыра и стакан красного вина. Он не только, по сути, сидел на «критской диете», но и по часу в день занимался гимнастикой, проделывая комплекс упражнений, специально разработанный для поддержания в тонусе сердечно-сосудистой системы, принимал пантестон и MDMA, а также другие, более специфические препараты, доступные только в США. Он буквально помешался на физическом старении, разговор вращался почти исключительно вокруг увеличения числа свободных радикалов, разрушения коллагена и эластина, избытка холестерина в клетках печени. В
