головой: сам-то он, наверное, за всю жизнь не знал ни одной женщины, кроме жены, а теперь она умерла, и он, видимо, тоже скоро умрёт в своём Брабанте, в доме для престарелых, протухнет безымянным комочком в собственной моче, хорошо ещё, если его не будут избивать санитары. Фадия, судя по всему, тоже не имела никаких возражений, она макала креветки в майонез и сладострастно облизывала губы. Я абсолютно не представлял, как на всё это смотрит Эстер, думаю, всякие теоретизирования на сей счёт должны были казаться ей довольно-таки старомодными, и, честно говоря, я склонен был с ней согласиться, хоть и по другим причинам — скорее из общего отвращения к теоретическим дискуссиям, с возрастом мне становилось все труднее не только принимать в них участие, но даже и проявлять к ним какой бы то ни было интерес. У меня, безусловно, нашлось бы, что возразить по существу, например, что «не-собственническая» любовь мыслима лишь в том единственном случае, когда живёшь в атмосфере, перенасыщенной удовольствиями, где нет места никаким страхам, в частности страху остаться одному или умереть; что эта любовь, помимо прочего, предполагает как минимум вечную жизнь, — короче, что реальные условия для неё отсутствуют. Ещё несколько лет назад я бы наверняка стал что-то
«What are you thinking?»[48] — спросила Эстер, когда мы входили в дом. «Sad things…»[49] — задумчиво ответил я. Она покачала головой, серьёзно посмотрела на меня и поняла, что мне по-настоящему грустно. «Don't worry…»[50] — тихо сказала она, а потом опустилась на колени, чтобы сделать мне минет. Это она умела отлично, её техника явно шла от порнофильмов — такие вещи сразу видно, у неё был один характерный жест, очень частый в фильмах, — она отбрасывала волосы назад, чтобы если не камера, то партнёр любовался её работой. Фелляция всегда была царицей порнофильмов, и только она может дать девушкам полезный образец для подражания; к тому же лишь в этих сценах иногда присутствует некое подобие реальных эмоций во время акта, потому что только здесь крупным планом показывают лицо женщины, и в её чертах читается та горделивая радость, то детское восхищение, какое она испытывает, доставляя удовольствие. И действительно, позднее Эстер рассказывала мне, что, когда в первый раз занималась сексом, не согласилась на эту ласку, а попробовать решила, только насмотревшись фильмов. Теперь она бралась за дело на редкость хорошо, сама радовалась своему умению, и впоследствии я не раздумывая просил её сделать мне минет, даже когда она выглядела слишком усталой или нездоровой, чтобы заняться любовью. Непосредственно перед эякуляцией она немного отстранялась, чтобы струя спермы попала ей в лицо или в рот, но потом возвращалась к своему занятию и тщательно слизывала все до последней капли. Как большинство очень красивых девушек, она была подвержена всяким недомоганиям, разборчива в еде, и сначала ей стоило больших усилий заставлять себя глотать; но опыт нагляднейшим образом показал ей, что деваться некуда: для мужчин дегустация спермы является не безразличным актом, оставляющим возможность выбора, но абсолютно незаменимым доказательством привязанности; теперь она проделывала это с радостью, и я испытывал огромное счастье, кончая в её маленький рот.
Даниель25,З
Я раздумывал несколько недель, прежде чем вступить в контакт с Марией23, но потом просто оставил ей свой IP-адрес. В ответ от неё пришло следующее сообщение:
12924, 4311, 4358, 212526. По указанному адресу мне предстала серая, бархатистая, мягкая поверхность; по всей её толщине перекатывались слабые волны — словно занавес на ветру; вдалеке звучали литавры. Композиция навевала покой и лёгкую эйфорию, на какое-то время я целиком погрузился в её созерцание. Прежде чем я успел ответить, Мария23 отправила второе сообщение:
51922624, 4854267. Вокруг виднелись одни развалины — остовы высоких серых зданий с зияющими дырами окон; гигантский бульдозер разгребал грязь.
Я зуммировал громадную жёлтую машину с округлыми формами, напоминавшую радиоуправляемую игрушку: судя по всему, водителя в кабине не было. По мере продвижения бульдозера из-под его ножа по серо-чёрной жиже разлетались куски человеческих скелетов; ещё немного увеличив изображение, я различил берцовые кости и черепа.
«Вот это я вижу из окна…» — написала Мария23, переходя без предупреждения в некодированный формат. Я немного удивился: значит, она принадлежала к тем редким неолюдям, кто обитал в древних городищах. Одновременно я понял, что Мария22, общаясь с моим предшественником, никогда не затрагивала эту тему; во всяком случае, в его комментарии об этом нет ни слова. «Да, я живу в развалинах Нью-Йорка», — ответила Мария23. И немного погодя добавила: «Прямо в центре того, что у людей называлось Манхэттен».
Конечно, это не имело ни малейшего значения: неолюди никогда не покидали пределы своего дома, об этом не могло быть и речи; однако я, со своей стороны, доволен, что живу на лоне природы, написал я ей. Нью-Йорк не такой уж неприятный, ответила она; после периода Великой Засухи здесь дуют сильные ветры, небо постоянно меняет цвет, а она живёт на одном из верхних этажей и подолгу любуется движением облаков. Некоторые химические предприятия, расположенные, судя по расстоянию, в Нью-Джерси, продолжают работать, и на закате их выбросы окрашивают небо в странные розово-зелёные тона; а ещё отсюда видно океан — очень далеко к востоку, если только это не оптическая иллюзия; при ясной погоде иногда можно различить лёгкие мерцающие блики.
Я спросил, успела ли она дочитать рассказ о жизни Марии1. «О да… — сразу же последовал ответ. — Он очень короткий, меньше трех страниц. Видимо, она обладала исключительными способностями к синтезу».
Это тоже было не совсем обычно, но возможно. Напротив, Ребекка1 прославилась рассказом о жизни, содержавшим более трех тысяч страниц и покрывавшим всего лишь двухчасовой отрезок времени. В этом плане нам тоже не давали никаких жёстких инструкций.
Даниель1,15
Сексуальная жизнь мужчины делится на два этапа: на первом этапе он эякулирует слишком быстро, на втором у него не стоит вообще. В первые недели своей связи с Эстер я, судя по всему, вернулся к первому этапу — хотя давно уже считал, что нахожусь на втором. Временами, шагая рядом с ней в парке или на пляже, я впадал в какое-то невероятное опьянение, сам себе казался мальчишкой, её ровесником — и ускорял шаг, дышал полной грудью, распрямлял спину, говорил громким голосом. Зато в другие минуты, когда я мельком замечал наше отражение в зеркале, на меня накатывала тошнота, и я, задыхаясь, скрючивался под одеялом, сразу чувствуя себя немощным стариком. В целом, однако, моё тело неплохо сохранилось: ни грамма жира и даже кое-какая мускулатура; но у меня обвисли ягодицы, а главное, яички, они обвисали всё сильнее, и это было непоправимо, я никогда не слышал, чтобы это поддавалось лечению; и всё-таки она лизала мои яички, ласкала их, не испытывая, похоже, ни малейшего смущения. Её собственное тело было таким свежим, таким гладким…
В середине января мне пришлось на несколько дней съездить в Париж; Францию накрыла волна сильных холодов, каждое утро на тротуарах находили замёрзших бомжей. Я прекрасно понимал: они не идут в открытые для них приюты, не желают жить среди себе подобных; это дикий мир, населённый людьми жестокими и тупыми, у которых тупость каким-то особенно мерзким образом усиливает жестокость; мир, не знающий ни солидарности, ни жалости: драки, изнасилования, пытки — самое обычное здесь дело; мир,
