Допивая свой стакан кирша, я сказал себе, что Патрик пришёл к оригинальному синтезу материалистических убеждений папы и астральных заскоков мамы. Затем последовал традиционный сеанс охоты на звезды. «Ваааау! Круто!…» — воскликнула Фадия, увидев кольца Сатурна, и улеглась обратно в свой шезлонг. Решительно, небо в этом регионе было очень чистое. Обернувшись, чтобы взять бутылку кирша, я заметил, что ляжки у неё раздвинуты, и в темноте мне показалось, что она запустила руку под юбку. Чуть позже я услышал её участившееся дыхание. Итак, наблюдая звезды, Гарри думал о Христе- Омеге; Робер Бельгийский не знаю о чём, может, о плавящемся гелии, а может, о проблемах с желудком; а Фадия, та просто мастурбировала. Каждому — по харизме его.
Даниель24,9
Какая-то радость нисходит от чувственного мира. Я связан с Землёй.
Отвесные уступы скал, ровного чёрного цвета, уходят сегодня на глубину трех тысяч метров. Это зрелище, повергающее в трепет дикарей, не внушает мне никакого страха. Я знаю, что в недрах пропасти не таится никаких чудовищ; есть лишь огонь, первородный огонь.
Таяние ледников случилось в конце Первого Сокращения и привело к снижению населения планеты с четырнадцати миллиардов до семисот миллионов человек.
Второе Сокращение было более постепенным; оно шло на протяжении Великой Засухи и продолжается в наши дни.
Третье Сокращение будет окончательным; оно ещё предстоит.
Никто не знает, какова причина Великой Засухи, во всяком случае — действующая причина. Конечно, делались попытки доказать, что засуха является следствием изменения наклона оси Земли к плоскости её орбиты; но с учётом квантовых поправок это объяснение представляется маловероятным.
Великая Засуха — необходимая парабола, учит Верховная Сестра; теологическая предпосылка Возвращения Влаги.
Великая Засуха будет продолжаться долго, учит также Верховная Сестра.
Возвращение Влаги станет знаком пришествия Грядущих.
Даниель1,10
Бог есть, я на него наступил.
От первого пребывания у Пречистых в памяти у меня осталась прежде всего картина горнолыжного подъёмника в тумане. Летнюю школу организовали в Герцеговине — или в каком-то таком же регионе, известном преимущественно своими кровавыми конфликтами. Однако всё было очень мило — шале, харчевня, отделанная тёмным деревом, с красно- белыми клетчатыми занавесками на окнах и кабаньими и оленьими головами на стенах, этакий центрально- европейский кич, к которому я всегда был неравнодушен. «Ах, война, лютской безумий, гросс беда…» — твердил я про себя, невольно подражая интонациям Франсиса Бланша. [34] Я с давних пор страдал своего рода умственной эхолалией, только меня преследовали не мелодии популярных песен, а интонации классиков комического жанра: стоило мне услышать, например, как Франсис Бланш повторяет: «Ко-лос-саль пе-ре-стрелка!» — в «Бабетта идёт на войну», и я уже не мог от этого избавиться, приходилось делать над собой огромное усилие. Ещё хуже обстояло дело с Де Фюнесом: его срывающийся голос, гримасы, жесты я мог воспроизводить часами, как одержимый.
В сущности, я много работал, сказал я себе, я работал всю жизнь без передышки. Актёры, с которыми я общался в двадцать лет, не добились успеха, это верно, большинство и вовсе сменили профессию, но ведь нужно сказать, что они особо и не надрывались, только и делали, что шатались по барам и модным заведениям. А я в это время сидел в своей комнате и репетировал, часами отрабатывая каждую интонацию, каждый жест. И я
Пора было прекращать думать о журнале «Двадцать лет», пора было прекращать думать об Изабель; пора было прекращать думать о чём бы то ни было. Я перевёл взгляд на зелёные влажные склоны, попытался не видеть ничего, кроме тумана: туман всегда мне помогал. Подъёмники в тумане. Значит, в перерыве между этническими войнами они находили время покататься на лыжах; надо разрабатывать отводящие мышцы, сказал я себе — и набросал скетч о двух отморозках, обменивающихся рецептами поддержания формы в тренажёрном зале Загреба. Это было уже слишком, но я не мог удержаться: я был шут, буффон, и останусь буффоном, и подохну как буффон — с ненавистью и в конвульсиях.
Пречистыми я называл про себя элохимитов, потому что они и в самом деле были очень уж чистенькими и здоровыми. Они не хотели стареть; в связи с этим они ввели запрет на курение, принимали антиоксиданты и прочие БАДы, какие обычно продаются в косметических лавках. Наркотики не приветствовались. Алкоголь был разрешён: не больше двух стаканов красного вина в день. Они, если угодно, сидели на
Едва я успел заселиться и налить себе чашку растворимого кофе, как началась первая лекция. При посещении лекций следовало поверх обычной одежды надевать длинную белую тунику. Облачаясь в эту штуковину, я, естественно, почувствовал себя несколько смешным, но вскоре мне открылись плюсы такого маскарада. План гостиницы был очень сложный — с какими-то застеклёнными переходами из корпуса в корпус, бельэтажами, подземными галереями, причём все указатели были на странном языке, смутно напомнившем мне валлийский, в котором я, впрочем, все равно ничего не понимал, так что мне понадобилось полчаса, чтобы добраться до цели. За это время мне попалось десятка два человек, блуждавших, вроде меня, в таких же балахонах, по пустынным коридорам. Когда я наконец нашёл конференц-зал, у меня было полное ощущение, что я ввязался в какое-то духовное радение — при том что слово «духовность» никогда не имело для меня никакого смысла, да оно и просто никогда его не имело. Короче, смысла во всём этом не было ни малейшего, зато был я. По одёжке протягивай ножки.
В тот день выступал очень высокий, очень худой и лысый тип, на редкость серьёзный: когда он время от времени пытался добиться в своей речи комического эффекта, становилось страшновато. Про себя я назвал его Учёным; он и в самом деле оказался профессором неврологии из какого-то канадского университета. Он говорил о вещах интересных, а местами даже захватывающих. Человеческий ум, объяснял он, развивался благодаря возникновению и постепенному химическому усложнению нейронных цепей различной длины, от двух до пятидесяти и даже более нейронов. Поскольку мозг человека насчитывает несколько миллиардов нейронов, то число их комбинаций, а следовательно, возможных цепей, совершенно
