— Опана, да ты бы послушал себя, Брайан! Помнишь тогда в The Pure, когда ты сказал мне: «Ты безумен, что пьешь, бухло и экстази несовместимо». Ты просто ломаешь себе весь кайф, — запротестовал Дениз.

— Да, но это когда ты пытаешься танцевать помимо прочего. Обезвоживание и все такое. Если ты просто хочешь догнаться, то это вообще не имеет значения. И кроме того, я пил Beck"s почти весь день.

— А я больше не коснусь снова бухла, вообще в жизни не коснусь. И уж точно не буду принимать никакое экстази, пока не разрулю ситуацию с коксом. Ты должен выбрать один наркотик и не смешивать его. Вот тот урок, который я вызубрил наизусть. На прошлой неделе я так перебрал, что у меня едва моча из головы не полилась. Я залил в себя восемь Beck"s и шесть Diamond Whites. Какой-то чувак подошел ко мне и дал марку кислоты. Затем этот псих клеил меня в «Пеликане», так что я просто повернулся и сказал: «Хары меня донимать, мужик, совсем заебал!» В любом случае я стал настоящим параноиком и закончил день в Сити Кафе. Помнишь ту готическую биксу с резкими чертами лица?

— Это та, которая раньше шаталась с Мойрой? — спросил я.

— Так и есть.

— Мойра? Ты же ебал ее, да? — спросил Пенмэн.

— По-любому, — резко рявкнул Дениз, раздраженный нашими прерываниями и дигрессиями, — эта чувиха действительно довела меня до исступления, старый. Я отправился с этой хабалкой к ней домой, и она сказала, что у нее есть немного шмали. Затем она начала спрашивать меня про мою сексуальность, понимаешь, о том, как тебе нравится перейти на другую сторону, вся эта пустая несусветная чушь, с которой выступают с мужчиной хабалки, понимаешь? Я имею в виду, как будто я никогда раньше не трахал биксу! Глупая маленькая шлюха!

— Так ты вставил ей? — спросил Пенмэн.

— Подожди, подожди минутку, — вмешался я. Мне было неприятно прерывать Дениза на самом разгоне, но что-то в этой байке доставляло мне беспокойство. Мне надо было кое-что прояснить. — Давай-те ка точно все установим. Мы говорим о той биксе, которая шатается с Мойрой и Тришией. Олли, или какая-то глупость типа этого, я не прав?

— Это она! — воскликнул Дениз.

— Серьги с серпом и молотом? В каком-то, типа, Сталинистском трипе?

— Это ты точно подметил, — сказал Дениз. — Так что я трахаю ее, типа, в пизду и все такое, — продолжал он, поднявшись и делая театральные движения тазом. — Она не сняла с рук такие длинные черные перчатки, как глупая маленькая блядь, и все орала: «О, КАК ЭТО ЧУДЕСНО.... ЭТО ВОЛШЕБНО... ТРАХАЙ МЕНЯ СИЛЬНЕЕ», и тому подобное. Затем она кончила и я начал думать о Хатчи из Чэппса, этом большом ебаном куске мяса, с которым я круизировал столько лет, и кончил наконец. Затем эта глупая блядь повернулась и сказала мне кокетливо так: «Это же было нечто, совсем не так, как с мужчинами». Словно она ожидала, что я выброшу прочь тюбик вазелина и побегу в Сент-Джеймский Центр за чертовым обручальным кольцом! Ну, мне пришлось привести ее в чувство; я сказал ей, что это даже не было так охуенно хорошо, как неудачный онанизм, что с ней мне пришлось использовать больше мое воображение, и представлять себе, как я трахаю кого-то другого вместо нее. Она вся расплакалась и сказала мне убираться. Ну а я просто говорю: «Да не беспокойся ты, цыпа, я ухожу».

Да, это была неприятная история. Я помню, как меня отшила эта бикса. Я думаю, это произошло в Сити Кафе, но может это случилось и в Уилки Хаусе. Я видел ее несколько раз в 9Cs, даже однажды в The Pure. И когда я улыбался Денизу, фантомная дрожь от отказа этой женщины пронеслась сквозь меня, взорвав ту внутреннюю осыпающуюся дамбу самоуважения, редко испытываемого моими друзьями. Тем не менее, я умерил это ощущение при мысли о ее унижении в лапах Дениза. Признание самого факта восхитительного возмездия сопровождалось смутным чувством вины. Вот в этом-то и заключается смысл быть живым, испытывать все эти охуительные ощущения. Ты обязательно должен испытывать их; когда прекращаешь их испытывать, то берегись.

Господи, этот проклятый телик нестерпимо скучный, и в холодильнике осталось только две банки мочи МакЭванс! Я не мог заставить себя смотреть это дерьмо.

— Где этот мудацкий Вейтчи? — вырыгнулся я, собственно ни к кому не обращаясь. Министр финансов Норман Ламонт появился на экране.

— Хотел бы я убить этого идиота, если только он уже не сдох, — проворчал Дениз.

Я почувствовал очередной приход от экстази, поднялся и начал танцевать. Я, впрочем, не смог бы удержать эту волну; не было больше никаких стимуляторов. Я сильно захотел закинуться еще одной таблеткой и отправиться в «Цитрус» или 9Cs.

— Этот урод, — сказал я, указывая на Ронни, все еще дрыхнувшего со своим отвислым хуем, свисающим из его штанов как какая-то мертвая сюрреалистическая змея, — опять в своем репертуаре — чертова обуза. Тащишь на себе этого бздуна, а он валяется в полном отрубе по всей квартире.

В приступе гнева я стащил Ронни с дивана на пол. Он вызвал во мне прилив омерзения этими своими глупыми очками и усиками.

— Ему и на полу будет хорошо, освободиться место на диване. Он слишком пьян, чтобы заметить разницу.

Мы втроем уселись на диван, используя Ронни как скамеечку для ног. Он был мертв для окружающего мира. Мы по-прежнему изнывали от скуки, так что я поднялся, принес с кухни немного муки и высыпал ее на Ронни. На мгновение я затаил дыхание, узрев в коротком флэшбэке кислотного стиля Слепака, лежащего в снегу.

— Эй, — загоготал Пенмэн, чуть не обосравшись от смеха, — ты бы лучше поберег ковер бедного Вейтчи.

— Это всего лишь мука, — сказал я, но тут уже Дениз отправился на кухню, вернулся с несколькими яйцами и начал разбивать их, выливая на распростертую фигуру Ронни.

Это был сигнал к всеобщему безумию напополам с коллективной истерией. Мы пошли на кухню и обыскали ее. Затем мы начали систематически покрывать Ронни всевозможной пищей, моющей жидкостью и порошком, всем, что только смогли найти.

Когда мы закончили, он был покрыт почти полностью серо-белой, гнуснейшего вида грязью, частично расцвеченной местами оранжевыми бобами, яичным желтком и зеленой моющей жидкостью. Пенмэн, вернувшись с кухни, высыпал на него содержимое мусорного ведра.

Я же вытряхнул на него пару полных пепельниц. Слякотная грязная жижа стекала с него на уродливый красный ковер. Ронни по-прежнему не просыпался. Затем Дениз высрал на его лицо огромную, дымящуюся какашку. К этому времени я уже боялся за свое собственное здоровье. У меня начались судороги, в боку покалывало от неистового хохота, а Пенмэн почти потерял от него сознание.

Мы сделали еще больше фотографий. Я почувствовал тошноту, учитывая все это месиво и выпитое мной, и блеванул на неузнаваемое лицо Ронни и его грудь. Он выглядел как холмик бактериальной грязи, высыпанной из септического бака; комок классических отходов; переполненную муниципальную свалку.

Мы смеялись до упаду, но тут наш адреналин одновременно пошел на спад, когда мы снова критически осмотрели Ронни.

— Вашу мать, — начал я. — На что мы похожи! Как же это безумно!

— Вейтчи страшно разозлится на нас. Его ковру пиздец, — продолжил Дениз.

Пенмэн выглядел немного встревоженным.

— Да уж этот Ронни. Рон — настоящий псих. В тот раз в Burnt Post он таскал с собой нож. Ты никогда не знаешь, чего ожидать от чувака, который бухой или обдолбанный все время, и что он выкинет, если у него в кармане перо.

Истинная правда.

— Давайте съебывать, — предложил я. — Оставим немного денег для Вейтчи и Рона. Они могут привести себя в порядок.

Никто не выдвинул никаких сильных аргументов за то, чтобы остаться и слушать музыку. Мы вышли на улицу и поехали в Толкросс на такси. Мы очень сильно надрались, но все еще думали о том, чтобы рискнуть и попытаться попасть в клуб «Цитрус», когда в паб вошел Вейтчи. К нашему удивлению он воспринял эту выходку нормально, безусловно лучше, чем Ронни.