ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

настолько глубоко, что я вижу Сэнди Джеймисона, который сидит возле нашей палатки на лесистом склоне, террасами поднимающемся от озера.

– Сэнди, старичок, а ты думал, чем заняться после того, как все это кончится?

– В итоге, думаю, займусь чем-нибудь подобным. Мне хотелось бы до какой-то степени оставаться в игре…

Видишь ли, не могу представить, как я сижу, потягиваю пивко в пабе. Мне не хватало бы всей этой cameraderie, это не просто ванна, в которой кроме тебя еще несколько голых мужчин… что-то не так, Рой?

– Пойду пройдусь, Сэнди, или поищу хвороста для костра, – сказал я. Я нервничал, мне было не по себе, я хотел избавиться от всего этого.

– Супер-дырка! – крикнул Сэнди и подмигнул мне, когда, раздраженный, я стал удаляться. О чем это он?

В полусознательном состоянии я все шел, пока не обнаружил, что удаляюсь все дальше в лесную чащу. Тогда я присел на корточки на полянке и попытался собраться с мыслями. Однако мысли уносили меня обратно, к моему прошлому, уносили к воспоминаниям о другом мире-назад– наверх,

в другой мир.

что это за мир?

Город. По пустынным улицам города едет машина.

Неприятно резкий дневной свет.

Мы довезли ее до центра, и она пошла домой. Чтобы сообщить в полицию, ей понадобилось несколько дней. Мы отрепетировали нашу версию – «честно-откровенно». Мы выпивали, употребляли наркотики, в общем, у нас была вечеринка. Она была непрочь повеселиться, и двое из нас имели особый успех. Только утром, когда мы стали в шутку называть ее грязной шлюшкой, она обозлилась, ее всю перекосило, и у нее начался этот бред с изнасилованием. Мы избавились от всех видеокассет, которые смотрели, и записей, которые слушали той ночью, чтобы она обломалась, если расскажет копам.

Нас вызывали на допросы, но все мы были тертые калачи, ветераны отказа. У них не было шансов вытянуть из нас хоть что-либо, тем более в присутствии нашего адвоката. В защитники мы наняли Конрада Дональдсона. К. А. Дональдсон – лучший в городе адвокат по уголовным делам – уверил нас, что состава у них нет. Нам оставалось только сдерживать свои нервы. Хотя формально нам было предъявлено обвинение, нас это особенно не беспокоило. Копы зря теряли время, они работали без души. Больше всего меня осуждали мои домашние.

– Ну вот, дожили, мой мальчик – извращенец, – говорил отец, – Больной человек, обыкновенный преступник, знаешь-понимаешь.

– Да она же сама, пап… ну и Лексо немного переборщил, но она все это начала… она сама хотела… – оправдывался я.

Помню, как Бернард поднял бровь и скорчил недовольную гримасу на своей пидорской харе. Уж гомиков это касается в последнюю очередь. Я хотел уничтожить этого сладенького, вычеркнуть его из жизни. Однако мама поспешила на мою защиту:

– Наш Рой не из таких, Джон! Не такой он человек!

– Да заткнись ты Вет, знаешь-понимаешь, замолчи! – рявкнул отец, глаза его побагровели. Он повернулся, и я почувствовал, как ко мне возвращается детский страх перед этими безумными фонарями, которые будто просвечивали меня насквозь, зондировали мою душу… – Я задам тебе один вопрос, и больше ничего спрашивать не буду. Ты трогал эту девочку? Ты обидел ее?

– Папа… да все не так было… я ее не трогал… я просто был там, когда она на всех тыкала пальцем. Эта девица, она безумная, накачалась наркотиками и хотела трахнуться со всеми сразу. А потом, утром, кто-то назвал ее шлюхой, я, конечно, понимаю, так нехорошо, но она обозлилась и стала вымещать на всех и каждом. Я-то ее пальцем не тронул…

– Вот как это было! – заорала мама на Джона. – Это же шлюха! И эта шлюха хочет разбить моему мальчику всю жизнь! А ты будешь стоять и слушать, как эта шлюха поносит твоего сына, твою плоть и кровь!

Джон сам насаждал дома эти идеи, он всегда говорил, что Стрэнги должны держаться друг за друга, и Вет усвоила основы этой высокой морали.

– Я этого не говорил, знаешь-понимаешь, я – ничего такого… не имел в виду, знаешь-понимаешь, я совсем другое имел в виду…

– Он хороший парень, Джон! Работает… с компьютерами… машина будущего. Мы учили его только хорошему! Во всем виноваты эти уроды, с которыми он связался, эти футбольные придурки…

Глаза отца вспыхнули, как огни рампы, а кадык заходил, как буй в бушующем море.

– Надо с ними переговорить, мать их растак… пойду возьму свой дробовик…

К счастью, рядом оказался Тони, он приехал с сыном, малышкой Серджио.

– Нет, Джон, не стоит. Любое вмешательство только усложнит ситуацию. Дело в суде, это может только навредить.

Пока отец медленно постигал смысл сказанного, лицо его подергивалось. Потом он задышал учащенно, и я решил, что сейчас он ударит кого-нибудь из нас, но тут он, похоже, успокоился.

– Навредить делу… и то верно, Тони… н-да. Хорошо, сидим тихо. Стрэнги будут биться в суде, там и посмотрим, кто кого, да-да, в суде, знаешь-понимаешь.

Он сжал мне руку, в пылу едва не поломав мне кости.

– Я просто должен был спросить. Я должен знать наверняка. Хотя я в тебе и не сомневался, ни на минуту. Я просто должен был спросить, чтобы услышать это из твоих уст, да-да, из твоих уст, знаешь- понимаешь. Ты ведь меня понимаешь, сынок?

Я кивнул. На самом деле едва ли я понимал вообще что-либо. Я не понимал, от чего мне так плохо. Я возненавидел эту шлюху, я возненавидел всех, кто до меня доебывался. Я был против всех. Я, Рой Стрэнг.

Я не понимал, почему, когда бы я о ней ни подумал, мне хочется сдохнуть.

Я же ничего такого не делал.

– Мы очистим твое честное имя! Мы будем держаться все вместе, мы – Стрэнги! Мы победим! Рой, Вет, Тони, мы победим!

Помню, как он потрясал в воздухе кулаком.

Много воды утекло, пока дело не попало в суд, и конца-края видно не было. Работать я не мог, поэтому взял отпуск за весь год и месяц просидел дома. Ким составила мне компанию: ее застукали, когда она залезала в кассу, и уволили из булочной. Мы сидели дома и курили сигарету за сигаретой. До этого я никогда не курил, хотя бы потому, что дома у меня курили все. Мне не нравились курильщики, сигареты я называл «пидореты», и мне казалось, что их курят только пидоры и грязный, прогорклый, смолистый дым окутывает их.

И вот, пожалуйста, я сам закурил.

Никогда еще я не чувствовал себя таким опущенным, таким опустошенным. Сидеть, смотреть телик – вот и все, на что меня хватало. Ким беспрерывно говорила, повествуя исключительно о своих парнях. В итоге я перестал понимать, что она говорит, не мог разобрать слов, и единственное, что я слышал, было беспрерывное эээууууэээээуууу-уэээээууу – монотонный носовой звук на заднем плане. Такой вот непрекращающийся, набивший оскомину саунд-трек к моей депрессии.

Куда бы я ни пошел здесь, в районе, даже выйдя в магазин, я чувствовал, как все смотрят на меня, и я знал, что они шепчут себе под нос:

– Тупорылый Стрэнг – животное, мутант, психопат пизданутый, насильник, падаль…

Выходил я как можно реже.

Но не мог же я всю жизнь просидеть взаперти. Меня это ужасно угнетало. Я пытался поддерживать контакты с пацанами по телефону, но Лексо и Оззи было не застать, они постоянно тусовались, устраивали махачи, ходили на вечеринки, как будто им по хую, что там произошло. Демпс, как и я, засухарился.