с тем между нами встала какая-то преграда. Все было уже не так просто, как раньше. Мы любили друг друга, помогали друг другу, были добрыми приятелями, и все же… Между нами стояла тень Аркадина.

Начать с того, что у нее не было свободного времени. Она заявлялась в дом часов в 5–6 утра, немного отсыпалась, надевала чистое белье и отправлялась на яхту, «на работу», как она говорила, довольно кисло при этом усмехаясь. На борту яхты веселье продолжалось круглые сутки. Гостей было человек тридцать, часть из них все время проводила в баре, другие танцевали на палубе. Между едой беспрестанно подавались выпивка и закуска. В кают-компании шла непрерывная игра в покер. Кое-кто из гостей вообще не сходил на берег, время от времени укладываясь подремать на резиновых матрасах или матах прямо на палубе. Официант, собиравший поутру чашки и стаканы, перешагивал через их спящие тела.

Время от времени появлялся хозяин, молча переходивший от одной группы гостей к другой. Он казался чужим на собственном празднике, на борту собственной яхты. С его приближением смолкали разговоры, и, несмотря на то что гостей было много и все они были люди разного круга и в разной степени под градусом, он, казалось, пребывал наедине сам с собой. Взрыв смеха, острота, банальная шутка, встречаемая с большим восторгом, нежели она заслуживала, и опять молчание — так замолкают школьники с приходом учителя, желающего узнать, что это их так развеселило. Порой он исчезал на долгие часы. А то вдруг созывал всю компанию, предлагая крепчайшие напитки — неразбавленное виски, водку, кюммель. Требовал музыки. Подхватывал первую попавшуюся даму, хохотал, пел и шлепал женщин по заду.

— Это хуже всего, — поясняла Мили. — Это значит, что он в глубочайшей хандре.

У меня не было желания на собственной шкуре испытать меланхолию Аркадина. И та картина, что рисовала передо мной Мили, не внушала энтузиазма.

— Ты часто с ним встречаешься?

— Да. Нет. То есть наедине — никогда.

Он заплатил клубу в Жуан-ле-Пэн. Он обещал ей 20 тысяч франков в день. Но ни разу не попросил станцевать. И ничего другого в этом роде…

— Ничего. Даже ни разу до меня не дотронулся. Клянусь.

Я пожал плечами. Зря она так старается доказать свою

невинность. Нам же хуже, если ему плевать на Мили. И все же она опять и опять возвращалась на яхту, где никому не было до нее дела. Я попросил взять меня с собой, но она отказалась. У трапа, мол, всегда дежурит матрос. Но я ее раскусил. Я вовсе не собирался брать яхту на абордаж. Пускай Мили вынашивает свой план, а я тем временем пораскину мозгами и прибегну к обходному маневру.

Мой маршрут пролегал через аркадинскую дочку.

Мили дала мне свою машину, у меня завелись кое-какие деньжата. Не так много, но на скромную жизнь хватит. Я имею в виду ежевечерний обход трех-четырех баров. И вот сегодня, на второй вечер, в «Спортинге»…

Она вошла с самоуверенностью девушки, никогда не нюхавшей бедности и унижения. Это первое, что бросилось мне в глаза, и еще то, как она двигалась, — словно лебедь на воде. Легкая, грациозная. Видно, брала уроки в балетном классе. Я слыхал, сейчас модно включать балет в суперлюксовое воспитание. Казалось, при ее появлении двери раскрываются сами собой. Еще раньше, чем бармен кивнул мне в ее сторону, я понял, что это она.

А в следующее мгновение я увидел, что ее сопровождают. Этот молодчик был чересчур рыж и чересчур худ. Он был похож на стебель сельдерея, правда высокосортного. Бармен перегнулся через стойку и прошептал мне:

— Маркиз Рутли. Шотландский аристократ.

Они были вдвоем, и это не вязалось с тем, что я слышал, — будто бы она нигде не появляется без отца или целой своры проверенных друзей. Похоже было, она привыкла сама распоряжаться своими делами. Выбрала столик, заказала розовое шампанское, приказала официанту убрать лампу, раздражавшую ее. Молодой человек старался вовсю, но всегда на пару секунд запаздывал: к тому времени, как он был готов открыть рот. приказ уже был отдан ее спокойным, невозмутимым голосом.

Она сбросила меховую накидку и оказалась в изысканном наряде, явно потребовавшем немало усилий модельера. Фантастическая элегантность. На любой другой женщине это маленькое шелковое платье без всяких драгоценностей и вообще без украшений показалось бы убогим. Но тут явно запахло Диором. У меня глаз наметан — не зря я провел свое детство рядом с женщиной, которая буквально разрывалась между необходимостью иметь прекрасную одежду и невозможностью ее оплачивать. А Райна как будто родилась в этом платье. Даже нельзя было представить, что она его когда-то примеряла или покупала. В ней все казалось предопределенным, не подлежащим и не подверженным переменам. И если бы ее брови не были слегка густоваты и чуть темнее идеальных, если бы кончик ее прямого маленького носа не был так заносчиво вздернут, она, вероятно, не была бы так мила.

Мила? Так мне казалось, пока я не разглядел ее повнимательнее. Я способен оценить женскую прелесть так, как специалист определяет достоинства картины — наслаждаясь предметом, но не теряя объективности. Для меня не секрет, что красивая нога — по-настоящему красивая, от щиколотки до бедра — или манера держать голову могут затмить собою все остальное. Знаю я и то, как легко преувеличить значимость пары прекрасных глаз или красивой груди. Я с детства посвящен в тайны чудес, на которые горазд умелый грим или удачно подобранный бюстгальтер.

Глядя на женщину, я обычно подмечаю выгодные для нее моменты, отметаю неудачные и вывожу средний балл. Райна лишила меня критической способности. Она подчинила себе мой взгляд. Мила? Нет, совсем не то, это слово для нее не годится. Это можно сказать про Мили. Таких хоть пруд пруди. Райна была совсем другой породы.

Это сразу бросалось в глаза. Она была дочерью Аркадина. Это и задавало тон. Был ли ее отец так впечатляюще богат восемнадцать лет назад? Вряд ли. О нем заговорили только во время войны. И то поначалу весьма глухо. Райна родилась в Берлине, мать ее умерла при родах. Так говорила Мили, она услышала эту историю от стюарта на яхте. Забавно, что Аркадин так предан своему дитяти; а может быть, он устроил все таким образом, просто чтобы избавиться от родительских хлопот, ограничившись выдачей чеков, как мой собственный папаша?

Но к чему тогда все эти предосторожности? А что, если она — тоже помещение капитала? Симпатичная девчушка брачного возраста, к тому же единственная наследница, в определенных- обстоятельствах могла бы стать козырем в деловой игре. Хотя вряд ли Аркадин в этом нуждался: в любой ситуации козыри заказывал он сам.

Скорее всего, он опасался, что его юная дочь упадет в объятия первого встречного. Трудновато представить Аркадина, выплачивающего долги муженька своей дочери за счет приданого. А может быть, он решил устроить судьбу дочери каким-нибудь необыкновенным образом, выдать ее, скажем, за некоего титулованного хмыря? Это объяснило бы миссию бледнолицего шотландского лорда.

Рутли, так, кажется, его зовут. Однако пора браться за дело. Я здесь не для того, чтобы издали любоваться прелестями мисс Аркадин, а чтобы свести с ней знакомство. На мое счастье, я близко знал девушку, которая работает в «Спортинге» на коммутаторе. Пару лет назад мы с ней разок переспали. Надеюсь, она вспоминает об этом с удовольствием, как и я. И сейчас она поняла меня с полуслова.

Швейцар подошел к лорду Рутли и пригласил его к телефону. Мол, междугородная, из Лондона. Он занервничал, но все же поднялся и отправился к телефонной кабинке. Попросил извинения у Райны, но ей вроде было на это наплевать. С детским любопытством и высокомерием богатая путешественница наблюдала дикие нравы аборигенов. Но я не из тех, кого может смутить принцесса, забредшая в трущобы. И вполне безразлично я обратился к ней:

— Станцуем?

Она подняла свои великолепные густые брови, которые отмечали каждое мимолетное изменение в выражении ее лица. Теперь ей выпал черед смутиться. Она попыталась скрыть смущение улыбкой.

— Извините, но я…

Она взглянула на пустое место, где раньше сидел Рутли. Я придвинулся поближе.

— Не беспокойтесь о нем. Междугородные переговоры с Лондоном задержат его надолго.

Она подняла брови еще выше.

— Откуда вам известно, что Боб разговаривает с Лондоном?

Теперь я мог разглядеть ее вблизи. Знаток живописи мгновенно распознает руку мастера, ему не надо