Он начинал действовать мне на нервы. Полиция нас засекла. Мы угодили в самое пекло.

— Кое-что получше, чем деньги… Гораздо лучше…

Мили упала на колени, прижавшись ко мне. Сквозь пижаму я чувствовал запах ее тела, видел под легким шелком упругие маленькие груди и твердые торчащие соски.

— Полиция! — опять прошептала она.

Бракко потянул меня к себе. Его дыхание было тошнотворным.

— Подарочек тебе, малыш… Целое состояние…

Едва ли он сознавал, что происходит вокруг него. Он цеплялся за свою мысль, как за мою руку. Опять приподнялся с искаженным болью лицом.

— Слушай. Слушай внимательно.

Я взглянул на двух полицейских, приближавшихся к нам. Луч света от их фонаря скользнул по фигурке Мили, по ее лицу, потом по лицу умирающего.

— Да это Бракко, — сказал один из полицейских.

В его голосе не было особого удивления от того, что он увидел здесь Бракко, к тому же умирающего, с ножом между лопаток. Фонарь направили на меня.

— А ты кто такой? Что тут делаешь?

Если бы я спокойно ответил тогда на хорошем итальянском, может, у меня и появился бы шанс, хоть и небольшой, но все-таки шанс… И если бы Мили не выглядела столь объятой ужасом.

— Просто проходил мимо. Я турист. Моя яхта стоит вон там.

Конечно, я все сделал не так, как следовало. Лучшим подтверждением моей невиновности было бы притвориться непонимающим и предъявить свой американский паспорт. Но теперь поздно было что-либо менять.

Один из фараонов остановил на мне свои стальные глаза. Он заметил мою растерянность. Мне показалось, ему это доставило удовольствие.

— Малыш тут ни при чем, — пробормотал Бракко.

Никто не обратил внимания на его слова. Полицейский переспросил:

— Так у тебя и яхта имеется? Давай-ка на нее взглянем. Пошли.

Влипли. На борту у нас на 10 тысяч долларов табаку. Что скажет Тадеуш! Он непременно будет ждать меня в Танжере в следующую среду.

— Ну так что, идем?

Я освободился от руки Бракко. Отпихнул Мили.

— Оставайся здесь и жди меня.

Если она увяжется с нами, из этой истории вообще не выпутаешься.

Терять больше было нечего. На таком суденышке, как «Королевна», не так-то просто спрятать товар. А уж эти ублюдки знают, где искать.

— Одни сигареты? Больше ничего? Марафету нет?

— Клянусь…

Я был для них сосунком. И вел себя как последний дурак. Тадеуш — тот лишь усмехнулся бы одной стороной рта, той, где нет шрама… Но сколько бы они ни прочесывали «Королевну», им ничего, кроме сигарет, не найти. Хотя и этого хватит, чтобы упечь меня за решетку.

— Пойдешь с нами.

Фараон выглядел вполне довольным. Было от чего. Все доказательства на руках.

Я взял чистый носовой платок, протер лицо одеколоном, зачесал волосы со лба. Я ничего не чувствовал — ни отвращения, ни страха. Я просто устал, чертовски устал.

Я ступил на сходни. Фараон шел за мной по пятам. Я увидел, что Мили все еще стоит на коленях возле Бракко. И сказал: «Не стоит трогать девочку. Она ни при чем».

Полицейский промолчал.

А Бракко все говорил. Теперь он своей огромной ручищей вцепился в руку Мили. Его губы были почти у самого ее уха. Я видел ее лицо, почти зеленое, и подумал, что она вот-вот хлопнется в обморок.

— Не забудь имя… его имя… и имя женщины тоже…

Не уверен, что слова были именно эти, но так мне послышалось.

— Чего это ты тут болтаешь, Бракко? — спросил полицейский. — Давай-ка, давай, продолжай!

Он тоже нагнулся над раненым. Но Бракко уже выпустил руку Мили и весь обмяк. Он был мертв.

Полицейские захлопотали вокруг тела. Я воспользовался моментом и отвел Мили в сторонку. Она заледенела от холода, лицо ее выглядело измученным.

— Что он сказал тебе? Быстро говори. Не теряй времени.

Она смотрела на меня невидящими глазами. Я тряхнул ее за плечи.

— Какое имя назвал Бракко? Отвечай же!

Полицейские удостоверились наконец, что он был действительно мертв, и осторожно уложили опять в лужу крови. Его нельзя было трогать с места до приезда доктора и судебного эксперта. Не пройдет и минуты, как они примутся за меня.

— Мили, прошу тебя!

Она пожала плечами.

— Да он сам не соображал, что говорил. Бедолага.

Вероятно, она была права. Но я настаивал.

— Но он назвал тебе имя? Чье?

Полицейские оставили тело и велели мне следовать за ними. Я едва успел услышать ответ Мили.

— Аркадин, — сказала она. — Грегори Аркадин.

Нет, Мили не ожидала меня у тюремной ограды, когда три месяца спустя я вышел на волю. Я понятия не имел, что с ней. Она ни разу не написала, что, впрочем, меня не только не огорчило, но даже не удивило. Такой поворот предусматривался нашим взаимным соглашением по поводу ходки на «Королевне». Я ничего не имею против женщин, но в серьезных обстоятельствах лучше обходиться без них. Доказательство преданности не сулило Мили особых выгод, да и мне тоже.

Девушка вроде нее, перебивающаяся со дня на день-известно, за счет чего она жила, — скитающаяся из страны в страну, то в одиночестве, то с кем-нибудь на пару, зависящая от любого чиновника, имеющего отношение к полиции, не могла допустить, чтобы на ее имя упала сомнительная тень. Какое-то время после моего ареста ее, конечно, держали под колпаком, потом, убедившись, что она напрочь забыла обо мне — очередная случайная встреча с неудачным концом, — оставили в покое. Логично.

А ее поведение даже мудро, уговаривал я себя в тюрьме. И все же теперь, совсем один на этих враждебных улицах, с пустыми карманами — у меня оставалось лишь несколько смятых бумажек, случайно завалявшихся в плаще, — я почувствовал, что мне недостает Мили. Здорово недостает.

У меня, конечно, было полно знакомых в Неаполе и в окрестностях. Но я совсем не торопился увидеться с ними. Кое-кто из этих людей работал с Тадеушем, и вряд ли меня ожидал у них сердечный прием. Я отсидел свои три месяца и потерял «Королевну», но весь конфискованный груз был прямым убытком хозяина.

Я отправился к метрдотелю отеля «Везувий» и намекнул насчет займа на сумму билета первого класса до Монте-Карло. Он ссудил эти деньги довольно охотно. Этот парень знавал меня в лучшие времена, а я тогда не скупился на чаевые, считая их страховым взносом про черный день.

Ривьера была мне родным домом. Я вырос на побережье. Я знал по имени всех крупье в казино, мог положиться на любого портье или бармена, а прислуга в дамских туалетах была поголовно приятельницами моей матери.

И как к последнему прибежищу я мог обратиться к ней самой, которая тихо-мирно жила себе в двухкомнатной квартирке в Босолейле вместе с Миртель. Миртель — это англичанка, которая лет тридцать или около того назад провела один незабываемый вечерок с моей матерью где-то в Довилле или Лугано. С тех пор они почти не расставались и вот теперь устроились на житье в расчете на ненадежные гонорары от применения всяческих рулеточных «систем», в плену своих горько-сладостных воспоминаний.

Мне было известно, что они имеют обыкновение отправляться в казино к открытию, как добросовестные чиновники, спешащие в свои конторы. Так что я знал, где их искать, и в одно прекрасное