запах масла и воспоминания, которые он пробудил?

— Привет!

Она, как всегда, застала меня врасплох. Райна стояла рядом, в черном платье, стройная, как деревце. На голову была наброшена мантилья. Она протянула мне руку.

— Райна… Наконец… Я боялся, я…

— Шшш…

Она сделала мне знак молчать. Процессия приближалась к нам. От монашеских ряс исходил тяжкий дух плесени, пота и селитры, который ассоциируется с церковными подвалами. Мужчины были босы, и острые камни резали их ступни, шагающие по розмарину и лепесткам цветов. Они были подпоясаны веревками, завязанными узлом на животе. У некоторых на груди висело деревянное распятие.

Райна, казалось, была поглощена зрелищем, лицо ее побледнело. Все вокруг молились. Какая-то женщина, рыдая, била себя в грудь. Я попытался отбросить тревогу, овладевшую мной, и сказал:

— Самое время проверить, в своем ли мы уме.

Взгляд, брошенный Райной, вновь заставил меня умолкнуть. Я неподвижно стоял, зажатый толпой, рядом с непонятно притихшей девушкой. И вдруг прямо перед нами в толпе я увидел Мили.

Она явно искала меня. Но когда увидела, на лице ее отразилось не облегчение, а совсем другое, знакомое мне выражение. Она узнала Райну, стоявшую возле меня.

Участники процессии заполнили всю улицу; зрелище начинало приобретать какой-то трагический характер. Кое-кто нарочно подставлял спину под грубо сколоченные из бревен кресты, больно ударяясь о них. Слышались стоны.

Мне не сразу удалось пробраться к Мили.

— Что это за куклуксклановщина? — спросила она хриплым голосом.

Я отвел ее подальше от толпы.

— Не обращай внимания. Это их дела. Кающиеся.

Мили не знала, что это такое.

— Они замаливают грехи. Надеются получить прощение.

Мили не могла оторвать глаз от непонятного ей зрелища. Она уставилась на горящие желтым огнем факелы и огромные тени, которые отбрасывали капюшоны на стены домов.

— Видать, они порядком нагрешили…

Это навело ее на мысль и о моих грехах, и лицо ее исказилось злостью.

— Кстати, я видела с тобой эту аркадинскую дочку. Ума не приложу, что ты в ней нашел.

Ужас, сколько ненависти может выразить заурядное женское лицо. На лице Райны чувства не отражались никогда. Зато ревность и ярость Мили совершенно ее обезобразили.

— Что в ней такого, чего нет во мне? Не отвечай, пожалуйста. И без того знаю. Миллиончики ее.

Мне не хотелось, чтобы нас услышали. И не было времени разводить дипломатию. Поэтому я просто привлек ее к себе и прошептал: «Дура ты».

Она сразу же обмякла и. спрятав лицо у меня на груди, всхлипнула:

— Ох, Гай, если б ты знал, если б ты только знал!

Я все знал. И не хотел ничего знать. Я гладил ее по волосам, как гладят зверька, чтобы успокоить его.

— Ты приехала с Аркадиным?

Она плакала — от переживаний, от любви, от усталости.

— Да. Нет. С его людьми. Остальные задержались в Ситжесе. А я хотела тебя увидеть.

Стоны кающихся становились все громче. Толпа вторила им своими мольбами. Неужто и впрямь, как я только что пошутил, такие моменты — проверка на здравый смысл? Может, и мне раскаяться?

— Послушай, Мили, — обратился я к ней с твердостью в голосе. — Лучше нам оставить эту затею.

Она перестала плакать.

— Видишь ли, все это бессмысленно и к тому же опасно. Давай забудем обо всем.

В ее глазах появилась какая-то решимость; мне этот взгляд не понравился.

— Понятно, — выговорила она наконец.

И медленно отстранилась от меня.

— Ты задумал без меня залезть в корыто к этой грязной свинье, к этому чертову Аркадину. Все просто, как апельсин. Надеешься, что девчонка тебя выведет. Скажешь, не так?

Ну как ей втолкуешь. Глупая, невежественная баба, никаких резонов не понимает. А ведь вся эта история совершенно безумна, во всяком случае, так мне казалось этой сумасшедшей ночью, наполненной звоном колоколов, клацаньем цепей, криками кающихся.

— Но послушай и ты меня, Гай.

На ее лицо падали отсветы факелов, проносимых мимо.

— Ну берегись. Смотри, говорю. А то я шепну кое-что Аркадину. Не про Бракко. Не про этот дурацкий рэкет, как ты его называешь. А про то, что его гораздо больше заинтересует, насколько я понимаю. О тебе.

Неожиданно для себя я оказался лицом к лицу с врагом. Забавно. Но так оно, пожалуй, к лучшему. Такой поворот как-то больше соответствовал той трагедийной декорации, на фоне которой мы беседовали.

— Ты мне угрожаешь. Мили?

В голосе моем звучало ледяное спокойствие. Она на миг растерялась.

— Я просто предупреждаю, чтобы ты не бегал за этой…

Но я уже не слушал — я шел к Райне.

Обе половины церковных врат были открыты. Отпущение грехов человеческих неизбывно. И вечно пребудет, пока человек не усомнится в Господней любви. Любовь… Тирсо был прощен. Кающиеся начали выходить с пением «Те Deum»[1]. По окрестным горам поплыли огоньки. Вокруг цвело оживленное веселье, и Райна, когда я наконец нашел ее, сжала мою руку в своей и улыбнулась мне.

***

На следующий день деревня дремала в сладостном утомлении. Фигурки святых вернулись на свои места, а зеленые ветки, уже увядшие, еще украшали стены домов. Дворники лениво махали метлами, сметая в кучу мятые цветы и сухие листья, закапанные смолой. Мы с Райной беззаботно бродили по безлюдным улицам. Она, казалось, забыла про свою экзальтацию и даже стыдилась ее. Она вела себя мягко и непринужденно и рассказала один забавный случай, происшедший в замке. Одна дама, под воздействием духа покаяния, который разбудила в ней вчерашняя процессия, решила, что непременно должна поведать мужу о своей неверности, к которой ее склонил их ближайший друг, тоже пребывавший в замке. Пришлось утихомирить ее парой таблеток снотворного в бокале шампанского.

— Это лишний раз доказывает, что нельзя всерьез относиться к народным поверьям, — смеясь, заключила Райна.

Стояла жара, и мы спустились в тень к акведуку. Райна выглядела усталой — под глазами темнели круги, но это лишь прибавляло ей женственности. Губы ее были бледны и, как всегда, не накрашены, что мне особенно нравилось.

— Пора уходить, — сказала она, — один отцовский секретарь видел, как я сматывалась. Он наверняка за мной шпионит.

Мы стояли неподалеку от того места, где Мили объявила мне войну.

— Неужели твоему отцу интересно играть роль Отелло при собственной дочери? Я полагал, что у него есть занятия посерьезней. Он хуже ревнивого мужа.

Райна перегнулась через нагретый солнцем камень акведука. Сквозь арку виднелся замок.

— Так и есть. Мне, пожалуй, замуж и не выйти.

Она подняла голову.

— А впрочем, зачем мне замуж?

Вопрос был адресован мне, во всяком случае, так я его понял. Это что, ловушка? На всякий случай надо держать ухо востро.