Джослин Бек, где, как твердили все, «полным-полно свободного места». Но атмосфера оказалась иной. Лесли Бек не читал книг и вешал на стены дешевые репродукции, Джослин коллекционировала конскую упряжь, Хоуп и Серена, при всей их тупости, безбожно врали. Я старательно трудилась и зарабатывала астму, сидела по вечерам и выходным с детьми Эда и Норы, Розали и Уоллеса, Винни и Сьюзен, перенимала все знания и все светские манеры, какие могла. Проучившись всего одну неделю на курсах при «Куртолде», я уже мечтала стать по меньшей мере директором «Галереи Тейт». Порой вся жизнь меняется в мгновение ока.
К сексу я была равнодушна. Наверное, потому, что шумные партнеры Эрик и Аида часто предавались любви, а я давно решила: то, что хорошо для них, не годится для меня. Однажды, случайно открыв дверь ванной и увидев вздыбленный орган Лесли Бека, лиловый и огромный, я потеряла покой и рассказала о нем остальным. Напрасно я это сделала. Но я обрадовалась, обнаружив, что умею завладевать чужим вниманием, вызывать у людей смех. Рассказ о жезле Лесли Бека, как им нравилось называть его, отчасти избавил меня от комплекса неполноценности. Я стала равной среди равных. Я по-прежнему работала на этих людей, но с того момента меня приняли в компанию.
Когда Джослин и Лесли расстались и в дом Переселилась Анита, а мне пришлось вместе с Розали усмирять разъяренную Джослин, узы, связывающие меня с этой компанией, укрепились. Мои благодетели, мои друзья. Я доверяла им — они были готовы поделиться со мной последним куском, разрешить прислуживать им — но не Лесли Беку. Я слишком хорошо понимала его. Он вырос в той же среде, что и я, ему пришлось пробиваться наверх своими силами, он обладал талантом делать деньги. Его талантом остальные восхищались, но не испытывали зависти. Лесли Бек считал, что способен купить друзей и они по доброте душевной позволят ему сделать это. Он завидовал их светской непринужденности, оживленным разговорам за столом, ему хотелось быть одним из них, но чем больше он старался, тем меньше преуспевал, потому что существует лишь один способ стать одним из них — не хотеть быть таким, как они. Лесли присоединялся к ним, и они не возражали; а они, в свою очередь, взяли под крыло меня. Я оказалась в лучшем положении. Понимая, что они считают меня своим шедевром, я сжималась от неловкости, и в то же время не скажу, что я их любила, скорее, не испытывала к ним неприязни. Большего от меня нельзя требовать. Благодарность — омерзительное чувство.
Конечно, Лесли Бек узнал во мне себя. В отличие от остальных я не находила его привлекательным. Даже в то время я многое знала о таких мужчинах — рыжеволосых кудрявых самцах с бицепсами, энергичных, рвущихся из слишком тесной и броской одежды. С такими встречаешься в букмекерских конторах и дневных клубах. У моего отца была пара таких друзей; когда они приходили к нам выпить и поиграть в карты, мама красила губы. Такие люди — собственники, им нравится рассказывать о своей собственности приятелям. Но что знали о них Нора, Розали и Сьюзен? Они ни о чем не догадывались. По их мнению, в брак вступают по любви или из-за похоти, корысть тут ни при чем. Но такие мужчины, как Лесли, прибирают к рукам женщин вроде Джослин, чтобы возвыситься в обществе, перенять все, чему способны научить их жены. Порой они выбирают дурнушек с хорошим приданым вроде Аниты, рассчитывая, что те будут трудиться не покладая рук, испытывать чувство благодарности к мужу и постараются не доставлять ему хлопот. Но потакать своекорыстию не значит радовать душу; несмотря на похвальбу, эти мужчины остаются неудовлетворенными, они не ведают покоя, стремятся к признанию. А еще им необходим план, потому что они умеют только плести интриги. Все это я прекрасно понимала. Мы с Лесли были соперниками, и я побеждала.
Через день после переезда Аниты Лесли подстерег меня на крыльце, когда я уходила в «Куртолд».
— Мэрион, — заговорил он, — спасибо, что ты помогла мне с Джослин. В последнее время ладить с ней было нелегко. Наверное, у нее менопауза.
— Для этого она еще слишком молода, — возразила я.
— Откуда мне знать? Хоуп и Серена нуждаются в постоянстве. Надеюсь, ты останешься с нами.
В любом деле об опеке главное — убедить суд, что детям будут обеспечены постоянный уход и привычная обстановка, но мне вовсе не хотелось оказывать услугу Лесли. Я объяснила, что проживу в доме еще несколько недель, за это время дети привыкнут к Аните. Лесли заметил, что еще не знает, останется ли Анита у него. Я сообщила, что прислуга Сьюзен и Винни взяла расчет и я переселяюсь к ним, в уютную и удобную комнату. Лесли заявил, будто давно собирался привести подвал в порядок, вывести грибок, пока он не распространился по всему дому, провести центральное отопление, оборудовать кухню и ванную. Конечно, в таком случае мне придется платить за жилье, но он постарается назначить минимальную цену. Я сказала, что тороплюсь: мне не хотелось пропускать лекцию «Кубизм и политика». Он спросил, можно ли зайти ко мне вечером, — ему необходимо выплакаться у меня на плече.
Весь день я размышляла о том, хочу ли, чтобы Лесли Бек плакался у меня на плече, а еще о том, смогу ли бесплатно жить в переоборудованной, отремонтированной квартире на Ротуэлл-Гарденс, да еще с центральным отоплением. И я выслушала жалобы Лесли, а когда мы прошли в старую бойлерную и я показала ему разросшийся грибок, в существование которого он прежде не верил (сапожник без сапог: как правило, строитель живет в самом неблагоустроенном доме, а дантист не заботится о зубах своих детей), Лесли в ответ продемонстрировал мне свой лиловый, раздувшийся орган, тянущийся вверх, как росток к дневному свету. Меня рассмешили это сравнение и мысль о том, как повлияли на меня Эрик и Аида, если я способна шутить по этому поводу, а может, на меня слишком подействовала лекция «Искусство и символы» в «Куртолде». Внизу было пыльно и грязно, но я поддалась уговорам Лесли, вошла в число его подданных; он же, со своей стороны, не забыл об условиях сделки и вытравил грибок.
Еще он оборудовал кухню и ванную, хотя водопровод к ним подвели неудачно: воду приходилось греть в чайнике. Центрального отопления я так и не дождалась. Но я осталась в доме, продолжала нянчить детей Лесли, а когда Анита уезжала к родителям, перебиралась в спальню Лесли. Это входило в условия сделки, было частью моей жизни и мести. Зато я перестала думать о парнях и о том, почему я не замужем. Это не стоило мне никаких усилий, я действовала машинально. На свадьбе Лесли и Аниты я присматривала за детьми и вела себя как ни в чем не бывало, радуясь за новобрачных, в жизни которых появилась определенность. Любые сомнения, которые я испытывала, обманывая Аниту, развеялись в день ее бракосочетания. Она превратилась в даму, с которой следовало обходиться именно таким образом. Сексуальная энергия Лесли, ее неукротимость, мощь и выносливость инструмента, подаренного ему судьбой, почему-то не воспламеняли воображение, по крайней мере мое, и не казались эротичными. Без такого опыта я вполне могла обойтись, но зато мне не пришлось платить за жилье.
Однажды Анита спустилась ко мне. Она плакала. На ней было особенно безобразное платье, темно- синее, с белым воротничком. Несмотря на все старания держаться, как подобает хозяйке дома, она не шла ни в какое сравнение с Джослин в ее лучшие дни. Анита сообщила Лесли о своей беременности и надеялась, что он обрадуется. Но он передернулся, сказал, что у него уже есть дети и других ему не нужно, заявил, что дети обходятся слишком дорого, и попросил серьезно подумать об аборте. Видно, Лесли передернуло не от мысли о расходах — в то время его дела шли особенно хорошо, — просто он не желал навсегда связывать жизнь с Анитой. Сделка, в которой участвовал ее отец, давно состоялась и принесла неплохую прибыль всем заинтересованным сторонам, и как дантистам приходится напоминать пациентам об оплате счетов уже после того, как боль прошла, так и Анита была вынуждена напоминать Лесли о роли, которую она сыграла в его жизни. Анита свою задачу выполнила, и Лесли воспринимал ее как приспособление, отслужившее свое, и потому не испытывал благодарности.
— Почему же ты не дала ему пощечину? — спросила я. Рассказ Аниты распалил меня. Я решила, что Лесли зашел слишком далеко. К тому времени я уже окончила курсы при «Куртолде» и управляла маленькой галереей современного искусства в Хэмпстеде, небогатой и ничем не примечательной (ее владельцы, Джейн и Джордж Харрис, были в отъезде). Я наивно полагала, что они будут довольны моей работой и после возвращения предложат мне постоянное место. Но я ошиблась. Я была молода и считала, что люди продают скверные картины потому, что не видят разницы между хорошей и плохой живописью. Мне потребовалось немало времени, чтобы постичь этот мир и осознать: многие предпочитают «плохое» искусство.
Теперь я стараюсь быть осторожной в оценках. Мой вкус подобен острому ножу, который затупился от разочарований; я видела слишком много «хороших» и «плохих» картин, запиналась и мямлила, как любой другой владелец галереи, стараясь как можно сильнее сбить цену и поднять комиссионные. Когда Джейн и Джордж Харрис вернулись, они увидели, что все «хорошие» картины, удовлетворяющие моим вкусам, висят на стенах, а все «плохие» сложены в подвале и ничего не продано. Теперь, оглядываясь на прошлое, я могу
