– Вы слышали что-нибудь? – спросила она, задыхаясь.

Он с большой нежностью посмотрел на нее.

– Может быть, дело не так плохо, как мы себе представляем, – сказал он. – Моя телеграмма гласит только «приезжай». Что телеграфируют вам?

– Я ничего не получила, – ответила Тони. – Я прочла в газете и почувствовала, что должна поехать.

– Понимаю, – сказал лорд Роберт. Он не задумался над тем, что Тони, быть может, следовало подождать. Он просто взял ее вниз в салон.

– Я не в состоянии есть, – и она покачала головой в знак отказа.

– Когда вы завтракали?

– Я вовсе не завтракала и не хочу. Меня начинает душить, когда я пробую съесть что-нибудь. О, поскорей бы шел пароход! Сколько времени сейчас? – Она совершенно потерялась и была вне себя.

Единственно, что непрерывно занимало ее, – это время.

Пароход опоздал, и вследствие этого поезд прибыл в Чаринг-кросс в половине пятого, с опозданием на целый час.

Лакей Сомарецов был на платформе, автомобиль ждал вблизи.

– Как сэр Чарльз? – спросила Тони.

Тот покачал головой: автомобиль был в разгоне с самого утра, и он не имеет последних сведений.

Роберт, гадая в душе, что скажет его сестра по поводу приезда Тони, усадил ее в автомобиль и сел сам.

Он знал от Генриэтты ее мнение о Тони и давно уж выяснил его до конца. Он знал, что если бы Чарльз не любил Тони, она была бы желанной в доме Гетти.

– Скорей, скорей! – шептала Тони. Она сидела на самом краешке, как бы для того, чтобы заставить автомобиль двигаться скорей.

Наконец он остановился у подъезда, и дверь открылась. Роберт уже заметил спущенные шторы. Он хотел поговорить с Тони, но она выскочила и бросилась по лестнице в дом. Она промчалась через два пролета лестницы и ворвалась в комнату дяди.

– Дядя Чарльз, дядя Чарльз! – произнесла она, задыхаясь.

Сиделка быстро обернулась, и Тони увидела спокойное лицо на подушке.

На минуту она замерла и затем тихо пошла вперед.

– Он уснул, значит, ему лучше? – прошептала она. Она опустилась на колени возле постели и припала к ней головой. Слабая улыбка облегчения сквозила на ее лице.

Сиделка с жалостью посмотрела на нее. – Сэр Чарльз умер сегодня в два часа, – сказала она мягко.

Тони посмотрела на нее, медленно поднялась, все еще продолжая смотреть, затем с заглушенным криком протянула руки и упала на постель.

Все на свете осталось таким, как было.

Итак, вся ее жизнь будет полна воспоминаний и пустоты.

Она лежала в постели, но глаза ее не смыкались. Тысячи мелких воспоминаний наполняли комнату. Дядя Чарльз много лет назад, на коленях у постели ее отца, блеск его волос, звук его голоса. Дядя Чарльз со словами «не пугайся», когда тронулся автомобиль. Дядя Чарльз в монастыре, улыбающийся ей. Дядя Чарльз в куртке, которую она заставляла его надеть. Самая незначительность этих воспоминаний делала их непереносимыми – в такой степени были они частью повседневной, действительной жизни. Дядя Чарльз был всегда с ней, ее друг, ее самый любимый. Она была одинока, но одно сознание, что он существует на свете, и ее мысли наполнялись счастьем.

Его больше нет, и уходящая во тьму стена стала между ним и ею. Ей казалось, что она бьется об эту стену и что не руки, а самая душа ее истекает кровью.

Медленно наступал рассвет – слабая золотая полоска на сером фоне.

Вчера в это время дядя Чарльз был жив, а сегодня, пусть наступят все рассветы мира, он не увидит их уже более.

Тони в бессилии и скорби закрыла лицо руками. Кусочек земли под дождливым небом – о дядя Чарльз, дядя Чарльз!

Слезы, которые болезненно терзали ее глаза, пролились наконец.

Невозможно, немыслимо, чтобы он никогда не заговорил с ней, никогда не посмотрел на нее и не сказал с улыбающимися глазами: «Ладно, моя старушка».

Это возможно, это действительно так.

Мягкие поучения «матери», как слабая тень, пронеслись в ее мозгу. Тони повернула свое измученное лицо навстречу наступающему дню. Религия была всегда для нее чем-то туманным.

– Если бы Бог хотел, он мог бы сохранить его, – произнесла она вслух. Горькая несправедливость этого на минуту привлекла ее внимание, затем ее мозг вернулся на скорбный путь воспоминаний.

Не было никого, кто помог бы ей, кто утешил бы ее. Она боролась одна и страдала с той отчаянной силой сопротивления, которая доступна лишь ранней молодости.