Чарльз отказался от его приглашения, и он медленно поднялся к себе один.

Слуга подкатил к огромному креслу маленький стеклянный курительный столик и вышел из комнаты. Роберт сел.

Целый сноп писем ждал его, половина из них – счета, вторая половина была написана большей частью мелким женским почерком.

Комната его была меблирована очень странно. Стены были покрыты панелями: вперемежку полоса старого золота с полосой темного дуба. Ковер был бронзового цвета, большие кресла были обиты натурального цвета кожей с тиснеными лилиями несколько более темного оттенка. На темной полке над камином стояли две фотографии в серебряных рамах. Это были фотографии женщин: одна – светской женщины, другая – женщины более дешевого типа красоты. На обеих, курьезно, была одинаковая надпись: «Тебе». Роберт посмотрел на них, когда зажигал папиросу, и слабая улыбка искривила его губы. Это отнюдь не было улыбкой самомнения, скорее улыбкой чистой радости. Он с удовольствием потянулся и стал вскрывать письма.

В одном из них была записка с обозначением дня матча в поло.

Оно было от человека, жившего только спортом, и дышало дружеским расположением, так как общество Роберта, если было заманчивым для женщин, являлось не менее желанным и для мужчин.

Он прочел все письма, проклял счета, выкупался, переоделся и ушел из дома на весь вечер. Позже он поехал в оперу. Там была дама, которую он хотел видеть. Из своей ложи он наблюдал за Чарльзом, одиноко сидевшим в креслах. Он слабо вспомнил послеобеденное время, красоту Дафнэ, монастырь, чаепитие и странное очарование Тони.

«Некрасива, но привлекательна», – было последней ясной мыслью о ней.

Умственно близорукие люди неизменно откладывают неприятное как только можно дальше; просто глупые надеются избежать его, мужественные идут навстречу зубному врачу, когда боль еще переносима, исходя из того, что, чем раньше остановить боль, тем скорее выздоровеешь. Леди Сомарец откладывала возвращение Тони домой, пока ей не исполнится пятнадцать с половиною лет. Настоятельница умерла, и сэр Чарльз, в котором раздирающее душу письмо Тони пробудило полную тревоги энергию, настоял на ее возвращении.

Леди Сомарец согласилась, потому что ничего нельзя было поделать, но сделала она это против воли. Ее старая нелюбовь к Тони утихла, возбуждаемая проходящими припадками ревности, когда она узнавала о посещении Чарльзом монастыря, но она разгорелась, как встарь, когда Тони должна была вернуться. Нет ничего более необъяснимого, чем антипатия одного человека к другому. Нелюбовь, как и любовь, которая загорается мгновенно при первой встрече, есть чувство длительное. Оно охватывает железными тисками душу и редко освобождает ее.

По отношению к Фэйну леди Сомарец испытывала почти нежность. Ей нравились его рабское послушание и приличные манеры. Она совершенно не понимала несколько раздражительной мягкости Чарльза по отношению к мальчику и склонна была думать, что он исполняет в этом случае долг родства, но не чувствует привязанности.

Тони приехала к вечеру. Когда карета выехала из парка и двинулась по Гросвенор-стрит, она выдвинулась и стала оглядываться кругом. Все снова воскресло в ее памяти: маленькое уличное дитя, дождливый день, первое вступление в большой подъезд. Как давно-давно, показалось ей, было все это! Она слегка вздрогнула при воспоминании. Все ее мысли стали смутными. Начальница умерла, и ей казалось, что она чувствует ее отсутствие при каждом своем дыхании. Дафнэ уехала учиться во Францию. Ее собственная жизнь в монастыре осталась позади.

Тони выглядела очень худенькой и скорбной в своем белом платье с черным поясом и в большой белой шляпе.

Дядя Чарльз ждал ее в вестибюле, и при виде его ее охватил мучительный страх. Он выглядел тяжело больным и постаревшим на много-много лет. Они вместе вошли в комнату. Она прижалась к нему, нежно взяла его руку и поцеловала.

– Ты нездоров, дорогой? Он не сразу ответил:

– Немного лучше, чем было, старушка моя.

– Но ты выглядишь больным, серьезно больным.

– Я всегда чувствую жалость к самому себе, когда я не в порядке.

– Теперь я присмотрю за тобой сама. Мне кажется, что ты нуждаешься в укрепляющих средствах и пище.

Милая мудрость пятнадцатилетней молодости!

Чарльз наслаждался ее ухаживанием. Он даже разрешил поставить себе скамеечку под ноги и накинуть на плечи теплую куртку, хотя как будто не простужался и не чувствовал озноба.

– Не следует ли мне подняться наверх к тете Генриэтте?

– Поди сядь ближе ко мне – это лучше. – Она уселась на ручке его кресла. – Ты ведь маленькая женщина, не правда ли?

Она весело рассмеялась:

– Это вопрос качества, а не количества.

– Слушай, Тони, я хотел поговорить с тобой относительно твоей тети. Ты ее мало знаешь, правда? Да ты и не можешь ее знать, ты ведь не видела ее целых пять лет. Дорогая моя, я хочу, чтобы ты постаралась понравиться ей. Ты сделаешь это?

– Да, дядя Чарльз. Ты думаешь, что она меня не любит? Твой голос звучал как-то странно, как будто ты хотел сказать то, что тебе самому тяжело выговорить.