головные уборы немцев вносили некий трагикомический элемент. Никто уже не кричал «рус, буль-буль», хотя истерического проявления чувства юмора и трагизма было предостаточно. Немецкая сторона, в основном, молчала, и советской стороне фронта приходилось «работать за обоих», тем более, что специалисты по психологической войне верили в ослабляющее упорство и решимость воздействия музыки. Через громкоговорители музыка, пролетая над затихшим фронтом, безжалостно проникала в немецкие окопы и нация меломанов замолкала.
Наступление Нового года неизбежно было связано с боем часов Спасской башни. С слабым звуком кремлевских курантов раздались выстрелы, запуски ракет, пулеметные очереди.
Позади был неимоверно тяжелый год. Наша многострадальная родина знала тяжкие времена, но этот год был особенным. Временами надежда почти оставляла огромную русскую землю, великий Советский Союз. И она бы оставила ее определенно, если бы не те, кто не дошел до переката, кто не увидел зари. Они полегли во мгле, не видя еще зари своего отечества, но они никогда не ушли бы так спокойно, если бы не знали, что она взойдет.
Весь мир испытал потрясение. В Сан-Франциско одна из газет написала в эти дни: «Доблесть русского народа, его умение умирать — это исконное свойство русских людей». Разведывательная служба США представила президенту Рузвельту такой вывод из прошедшего года: «История свидетельствует о том, что Россия непобедима».
Гитлер, чей фанатизм завел 6-ю армию к пределам Европы и оставил ее там умирать, поздравил своих солдат, обращаясь к Паулюсу: «Вам и вашей армии я шлю от имени всего населения Германии мои самые теплые новогодние пожелания. Я осведомлен о тяжести павшей на вас ответственности. Героизм ваших войск оценен всеми… Германский вермахт использует всю свою силу, чтобы освободить защитников Сталинграда и превратить их долгое ожидание в высшее достижение германской военной истории». Слушая все это, немецкие солдаты в котле доедали собак. В Новочеркасске мрачный Манштейн смотрел на окружающих почти виновато. Он не оправдал надежд, а объяснять ограничивающие его маневр причины он не мог. В любом случае судьба 6-й армии была решена. Но не только провал на Мышковой угнетал фельдмаршала. В предгорьях Кавказа стояла группа армий «А» — 1-я танковая и 17-я армии. Если русским действительно удастся дойти до Ростова, то их судьба будет незавидна. «Сатурн» был виден, его контуры обрисовались в ударе по итальянцам, в напряженном движении к юго-западу. Только 29-го декабря Гитлер разрешил отвести 1-ю танковую ближе к местам, где решалась их судьба. Теперь эти танки шли на север, прикрывая собой Ростов.
На южной и западной границе сталинградского котла на виду у немцев собирались ударные советские части. Сотни танков Т-34 рычали моторами, грузовики везли солдат в пункты сбора. Видны были артиллерийские орудия и «Катюши». Вдали были видны силуэты 210-миллиметровых осадных гаубиц. Немцы почти не стреляли: последний боекомплект был оставлен для решающего боя. Но более сильным оружием, чем орудия самого большого калибра, были огромные полевые кухни. Когда ветер дул в немецкую сторону, солдаты вермахта просто рвались в бой.
В Москве пришли к выводу, что наступил час решать судьбу окруженных войск. Лучший артиллерист страны — генерал Воронов — прибыл на сталинградские позиции. Он размышлял, как разместить артиллерию. Согласно его предложению, на двенадцатикилометровой полосе были установлены семь тысяч орудий, целью которых было перебить хребет окруженной армии. К Чуйкову в его сталинградский штаб прибыл командующий фронтом Рокоссовский и, сидя на земляном приступке, объяснил, что сковывающей семь дивизий 62-й армии придется еще раз потрудиться. Предполагалось одновременное наступление с запада, севера и юга. Задачей 62-й армии было «отвлечь на себя максимально большее число немецких дивизий, не допустить их до Волги, если они попытаются прорвать кольцо окружения в этом направлении». Рокоссовский спросил, по силам ли задача? Начальник штаба генерал Крылов, воплощение русского спокойствия, ответил: «На протяжении лета и осени все силы Паулюса не смогли сбросить нас к Волге, а теперь голодные и замерзшие немцы не сдвинут нас даже на шесть шагов к востоку». Это не была бравада. Крылов знал, что говорил.
Ударные отряды 62-й армии начали выбивать немцев из городских подвалов. Немцы тем временем начали формировать боевые части из «подсобников» — писарей, интендантов, поваров, механиков и прочего вспомогательного состава армии. Без всякого энтузиазма эти новички прямого боя вышагивали на дне приволжских балок под руководством германских фельдфебелей, признанных мастеров армейской рутины. Несколько факторов лишали «новобранцев» энтузиазма. Речь шла не о принципиальной тупости муштры, а о том, что их учили завтра броситься на советские пулеметы в условиях, когда у них, оголодавших и деморализованных, не было
Немецкого солдата учили презирать вражескую пропаганду, и сонм листовок, обрушившийся на них в Сталинграде, прежде не пользовался успехом. Немцы равным образом скептически относились к немецким голосам, призывающим в громкоговорители сдаться. Но ускользавшее прежде внимание, теперь, напротив, жадно слушало немецкую речь. Неведомый голос говорил вещи, которые трудно было отрицать. «Каждые семь секунд в России умирает один немец. Сталинград превращается в массовую могилу». Отринуть все это голодному немецкому солдату, который не видел, чтобы его спасали, становилось все труднее. Со временем советские пропагандисты узнавали (через появившихся перебежчиков) даже имена командиров германских батальонов и рот. «Немецкие солдаты, бросайте ваше оружие. Продолжать не имеет смысла. Все, что вам говорит ваш «супер-фашист» командир — неправда. Однажды и он поймет это».
А в Питомнике, главном аэропорту группировки, впервые лежали незахороненные трупы, а врачи не имели уже прежней власти над подбором эвакуирующихся — пассажиров редких теперь самолетов. Теперь приоритет был отдан не раненым, а специалистам и командирам, должным составить костяк будущих новых дивизий вермахта. Так на «Юнкерсах» отбыл в полном составе штаб 94-й дивизии. Ее оставшаяся часть могла представить себе свое будущее, если ее оставляли — это немцы-то — без начальствующего состава.
Неминуемое — штурм — приближалось. Но прежде чем броситься вперед, прежде чем начать завершающие операции, следовало испробовать менее насильственный вариант. Воронов 4 января предложил послать 6-й армии ультиматум с предложением сдаться. Довольно долго шло согласование текста ультиматума. Наконец в штабе Донского фронта его перевели на немецкий язык, и группа немцев во главе с Вальтером Ульбрихтом создала необходимое стилистическое звучание. Ставка одобрила текст Воронова. 7 января с 6-й армией был установлен радиоконтакт. 8 января советские войска предложили начать переговоры со своими двумя представителями — майором Смысловым и капитаном Дятленко. Именно они, представляя, соответственно, армейскую разведку и НКВД, были выдвинуты в качестве парламентеров. Их инструктировал начальник штаба Донского фронта генерал Малинин, а затем сам Воронов. Офицеры получили новую форму (снятую с генеральских адъютантов) и на «виллисе» направились к станции Котлубань. С наступлением сумерек батареям было приказано прекратить огонь и на протяжении ночи громкоговорители возвещали о предстоящем визите парламентеров.
Итак, 8 января 6-й армии предложили сложить оружие. Ультиматум был подписан Рокоссовским и Вороновым. Немцам обещалась «почетная сдача», «полновесные рационы», «уход за ранеными», «офицеры сохранят личное оружие», «после войны последует репатриация в Германию или любую другую страну». Советские войска остановили войсковые операции и ждали до 10 января.
Утром два парламентера и сержант, который нес белый флаг и трубу отправились к немецким позициям. Пройдя половину дистанции, сержант начал играть на трубе «Внимание, слушают все». До немцев оставалось не более ста метров, когда прозвучали выстрелы, и парламентеры вынуждены были укрыться. Они попытались еще раз и с тем же успехом. Стреляли явно не на поражение, но знать давали недвусмысленно. Парламентеров утешил генерал-полковник Воронов: «Ситуация такова, что просить должны они у нас, а не мы у них. Поддадим немцам жару, сами будут умолять зачитать им наши условия». Парламентеры были нимало удивлены, получив за свою неудачную попытку по ордену Красной Звезды. Его давали минимум за подбитый танк.
Удалась лишь вторая попытка. С белым флагом, сделанным из единственной в округе простыни командира 96-й дивизии, орденоносные парламентеры пошли вперед и остановились за двадцать метров до немецких позиций. Сержант дул в трубу, а немцы искали офицеров. «У нас письмо вашему командующему».
