Они тишину любят.

А вчера на улице, не на этой, а на большой, где магазин, его чуть не побили взрослые мальчишки. Он только собрался попросить сорок шесть рублей семнадцать копеек у какой-то тетеньки с добрым лицом, как они набежали и стали на него кричать, чтоб он проваливал и здесь не побирался, это их территория! А если он хочет тут побираться, то они его отведут к Семке, и Семка назначит дань платить, а так просто нельзя. Так он и остался вчера без молока и батона и сегодня решил, что к магазину не пойдет, где-нибудь еще попросит.

Ему стукнуло шесть, и хотелось есть и отчего-то спать. В последнее время он спал плохо, все прислушивался, не идут ли его изымать, просыпался, вскидывался, смотрел на бабушкину высокую кровать, покрытую полосатым покрывалом – может, она все-таки вернулась из своего царства, ну, как когда-то они вместе возвращались из Тамбова! Но бабушки все не было, и он засыпал опять, держась рукой за деревянный заборчик кровати, которая была ему маловата. Бабушка все собиралась купить ему взрослую, но так и не купила.

…может, пойти с ними? Может, ничего страшного не будет? Ну, просто посидеть у них до вечера! Чего правда на лестнице сидеть?..

– Ну? – спросила Юля и опять поправила на нем шарф. – Надумал?

Мальчишка кивнул.

– Я ненадолго. До вечера.

– Вот и хорошо. Мы пошли.

– Я позвоню, – сказал Волков, и Юля кивнула, не оборачиваясь.

Он глянул на глупую пластмассовую щетку в руке – сколько всего произошло с того момента, как он вытащил эту щетку, чтобы смахивать ею снег со своей машины, как будто целая жизнь прошла! – и кое-как разгреб сугроб на лобовом стекле.

Потом посмотрел вслед удаляющейся Юле, которая вела за руку мальчишку. Тот что-то ей рассказывал, а она слушала.

– Юль! – крикнул Волков, вдруг забеспокоившись. Она обернулась.

Волков в два шага их догнал.

– Юль, ты только никому не звони и никуда с ним не ходи, – сказал он. – Поняла? А то еще его… изымут!

– Волков, за кого ты меня принимаешь?!

Он исподлобья смотрел на нее – и так ее любил!.. Ну, вот так, что сердце, которым, по слухам, люди и любят, не помещалось у него в груди, набухало, колотилось и распирало ребра – вот-вот лопнет.

Он так ее любил – за этого случайного мальчишку, за птичью лапку, дрожавшую в его руке, за то, что она все сделала так просто и так легко, взяла и повела пацана с собой, как будто хоть что-то в жизни может быть легко и просто!..

Он так ее любил – за то, что ей даже в голову не пришло… сомневаться, а он, Волков, конечно, сомневался бы и ни на что бы не решился, просто потому, что он мужчина, следовательно, должен сначала много думать, и еще неизвестно, что именно придумается!..

Он так ее любил – просто потому что любил, и лучше ее не было и не будет женщины на свете, и он всегда это знал, и радовался, что она досталась именно ему, и пусть это сто раз банально, но им было так хорошо вместе!

Пока не стало плохо…

Хорошо там, где нас нет? Или все же там, где мы есть?..

– Волков, поезжай на свою работу, – сказала Юля дрогнувшим голосом. – Не смотри ты на меня так!

Он кивнул.

– Я никуда не пойду и его не поведу, не беспокойся, – сказала она.

Он кивнул.

– И расследований никаких не затевай.

Он кивнул.

– Волков, ты почему все время киваешь, как покладистая лошадь?

– Ой, а я видел лошадь, – сказал мальчишка, соскучившись стоять, – в Тамбове. Там бочка такая, ее лошадь возит. А в бочке вода. Пока все наливают, лошадь стоит. Это потому что там водопровода нету. Ей можно хлебца дать или морковку. У дяди Пети морковка здоровенная такая! Я лошадь кормил, сам!

Тут он устыдился немного, потому что никакую лошадь он не кормил. Он тогда еще маленький был и боялся, а бабушка над ним смеялась. Он только пони в зоопарке не боялся, но ведь пони не настоящая лошадь! И одета она неправильно – у нее какие-то блестки и шарики кругом, а у настоящей лошади бывает только кожаная сбруя и никаких шариков, вот как!

– Ну, пока. – Юля взяла Волкова за куртку, притянула к себе и поцеловала в губы.

Мальчишка моментально отвернулся. Он терпеть не мог, когда целуются, бабушка говорит, что это неприлично.

Он посмотрел на деревья, на машины и опять быстро взглянул на них. Нет, вроде ничего. Эти взрослые поцеловались как-то приятно, наверное, даже бабушке бы понравилось, и они с тетенькой пошли, а дяденька – Павел! – остался стоять на тротуаре.

– А почему он с нами не идет?

– Ему на работу надо, – очень весело ответила тетенька. Глаза у нее сияли, и щеки были розовые, и вся она была очень красивая и молодая, как из книжки с картинками.

– А вам не надо на работу?

– А меня выгнали.

– Совсем?! – ужаснулся Павлик.

– Совсем, – сказала она беспечно. – Всех выгнали, и меня тоже.

– Тетю Машу выгнали, – подумав, сообщил Павлик и еще раз оглянулся на дяденьку. Тот все стоял, не уходил. – Бабушка говорит, она теперь запьет, потому что ей жить не на что. Бабушка говорит, так всегда бывает. Жить не на что, а пить есть на что.

– Ты об этом не думай, – посоветовала красивая. – Нам пока есть на что жить, потому что это только меня выгнали. А Павла не выгнали.

Так они шли и разговаривали, и Волков все смотрел им вслед, а потом они зашли в калитку и повернули за угол – и он остался один.

Совсем один.

Чепуха какая-то.

Он потряс головой, проверяя, нет ли там скачек и не ударяют ли в гонг – скачек не было, и в гонг не ударяли, – кое-как влез в полутемную, как аквариум, машину и поехал.

Странное дело – все было странным в этот день, – он приехал очень быстро, хотя по радио все время говорили о том, что Москва стоит в километровых пробках и лучше вообще не трогаться с места. Себе дороже.

Он подъехал, пристроил машину за углом и нос к носу столкнулся с Машей Даниловой.

– Ой, здравствуйте, Павел Николаевич. Извините, что опоздала, просто у меня…

Кажется, она так и не придумала, что бы такое соврать с ходу, потому что остановилась и посмотрела на Волкова вопросительно, словно призывая его на помощь.

Что б такое соврать-то?..

– Потому что у вас заболела тетушка, – подсказал Волков, – и вы повезли ей аспирин и капли датского короля.

– Какие… капли? – переспросила высокообразованная Маша.

– Для головы, нет, от головы, – продолжал резвиться не ко времени и без всякой видимой причины развеселившийся начальник. – У вас же заболела тетушка, Маша?

– А вы свою машину прямо за машиной Николая Ивановича поставили, – сообщила Маша нечто такое, что казалось ей более подобающим для столь траурного дня, – во-он, видите?

И она подбородком показала на сугроб, возвышавшийся перед волковским автомобилем.

Волков оглянулся и посмотрел.