забвение не наступало, а ей так хотелось, чтобы наступило!

Тут он вдруг сообразил, что она боится всерьез. Что она не отвечает ему, трясется и, кажется, вот-вот сделает или скажет что-то невозможное.

И он остановился. Заставил себя остановиться. Отравленное нутро заныло и стало корчиться, но он пока контролировал его.

– Лиза, я…

Сказать было нечего. В одурманенную голову лезли всякие идиотства, вроде «не корысти ради», и еще «иже херувимы», и представлялся мерзкий амурчик с луком. Руку он забыл у нее на груди, и теперь она наливалась все той же отравленной тяжестью, только в сто, в тысячу раз сильнее, потому что, отстранившись, он вдруг еще острее почувствовал Лизу рядом с собой – щеки, шею и грудь, на которой лежала ладонь. Он мечтал тискать и мять ее, но заставил себя отступить. Пальцы дрогнули осторожным, прощальным движением – и он убрал руку.

Беда. А он мечтал о победе.

Лиза смотрела на него во все глаза.

Прошло? «Расхотелось», как она и предполагала?! И этот тоже отверг ее?!

– Я ничего не понял, – сказал он. – Я думал, что ты… А на самом деле нет?

– Что нет? – спросила она, ужасаясь собственному голосу и лопатками чувствуя расстегнутый застиранный лифчик. Он все-таки расстегнул его.

Оказывается, проблема гораздо глубже, чем представлялась вначале, подумал он с мрачным юмором. Проблема не только в том, что ему нельзя. Проблема еще и в том, что ей что-то мешает. Себя он преодолел, а ее?

Он одернул на ней водолазку – брат завязал сестренке шарфик – и утешающе погладил по щеке тыльной стороной ладони. Лиза немедленно почувствовала себя последней идиоткой.

Белоключевский оценил ситуацию.

Сейчас она пойдет домой, а он, пожалуй, пойдет и повесится в гараже. Какая уж теперь разница – один или два трупа?

– Извини меня, – сказал он легко и улыбнулся. Эти навыки остались из «прошлой жизни». Он виртуозно мог изобразить все, что угодно, как великий русский актер Качалов Василий. – Я все неправильно понял.

Поднял с пола ее куртку, встряхнул и протянул Лизе. В конце концов, видимо, придется умереть, так и не поцеловавшись с ней как следует!..

Сейчас она пойдет домой, а он до конца прочувствует комизм положения и допьет виски. Сосулек на крыше полно. Интересно, что с ним станет после литра виски?!

– Дима, я не хотела тебя расстраивать.

Ну, это уже перебор. Расстраивать его она не хотела!..

– О чем разговор? Конечно, не хотела.

Он думал только о том, как бы ему выпроводить ее побыстрее, а потом разобраться с отравой, которая медленно, но деловито подбиралась по венам к самому сердцу. Разобраться с отравой и быстро и аккуратно надраться.

Он давным-давно не надирался и не вспоминал о том, что у него есть сердце.

Лиза все смотрела на него. В его незнакомое, каменное лицо, ставшее очень усталым.

…или она ошиблась, и он ее не отвергал? Или он тоже не уверен в себе, как и она сама? Как узнать?! Как вообще понять, что творится у другого в голове?!

Решиться или нет?

Трусость, вспомнилось ей, худший из человеческих пороков.

Трусость, да.

Если она сейчас скажет ему, пути назад не будет, а он этого даже не поймет. Если после того, что она скажет, он отправит ее домой, рану будет не зализать.

– Дима.

– Носки можешь оставить на батарее, они все равно мокрые.

Он наклонился и поднял носки. Она вырвала их у него. Они были очень холодные, как дохлая лягушка.

– Дима, ты все правильно понял. – Он прищурился, ресницы сошлись. – Я просто очень боюсь, я… уже давно не подпускала никого так близко, понимаешь?

– Не понимаю, – сказал он искренне. – А Гога как же?

– Какой Гога?

– Которому ты должна была немедленно звонить. Искала телефон и стукнулась головой в дверь.

Он не мог этого видеть, он в кухне сидел, но она же на самом деле стукнулась!

«Он все про меня знает. Этот чужой, большой, взрослый мужчина. Мы едва знакомы, а он знает про меня все. И как теперь жить?..»

– Я не знаю никакого Гогу, – сердясь, заговорила она, и тут ей пришло в голову, что, должно быть, он имеет в виду Игоря, но ей было наплевать на Игоря. – Я всегда одна, всю жизнь, а ты… с тех пор, как ты… И