– Я уже поняла. Пойдемте ко мне в кабинет или хотите посмотреть дом?
– Наталина Теодоровна, – затараторила Лена, – давайте сначала дом покажем! Я им Машу Галкину обещала! И еще поделки из кожи, которые Татьяна Павловна делает! Ну мы же их всегда показываем! А, Наталина Теодоровна? И потом обедать! Вы же будете обедать?
«Полячка младая» положила худую руку на голову разговорчивой Лены и сказала любовно:
– Вот трещотка. Подожди, мы все покажем. А пока нам поговорить нужно, да?
Глафира кивнула.
– Ой, а они про Вовку Савушкина спрашивали!
Наталина убрала руку и строго взглянула на Глафиру.
– Извините, – пробормотала та. – Просто мне очень надо было знать. Очень.
– Лен, сбегай за Татьяной Павловной, – вдруг попросила «полячка». – Скажи, что мне нужен прошлогодний альбом, который к выпуску оформляли. Я его что-то искала, и не нашла. Поищите вместе, а?
– Хорошо, Наталина Теодоровна. Мы тогда к вам зайдем, да?!
И, перепрыгивая через две ступеньки, она понеслась вверх по лестнице. Лестница охала и стонала. Пианино все играло, а нестройный хор исполнял теперь «Джингл беллз».
– Ну что вы! – сказала Наталина. – Переполох на целый день. Гости из Москвы, такое событие!
– Наталина Теодоровна, – взмолилась Глафира, – можно мне его увидеть? Ну просто на одну секундочку!
Дэн сзади дернул ее за куртку, и она сердито отмахнулась.
– Это очень важно, поверьте! Я ничего не буду делать, я просто посмотрю.
Директриса хотела что-то сказать и даже губы сложила, но, взглянув Глафире в глаза, покачала головой и вздохнула.
– Да, – негромко сказала она. – Я вас понимаю. Но предупреждаю, все это нужно делать очень осторожно. У нас ведь детский дом. Мы очень стараемся, но, понимаете, это ведь… брошенные дети, и они об этом знают. Правда, ваш все-таки еще маленький…
Глаза у Глафиры моментально налились слезами.
– Ну-ну, – строго остановила ее Наталина. – Если вы не сможете держать себя в руках, то я вам лучше фотографию покажу.
– Я смогу! – жарко уверила Глафира.
Директриса еще помедлила, а потом решилась.
– Пойдемте. Они как раз с прогулки пришли.
Она пошла вверх по лестнице, Глафира устремилась за ней, и Дэн поплелся следом.
– Вы просто московские журналисты, – негромко говорила директриса. – Приехали посмотреть наш дом. Я вам его показываю. В детской спальне, кстати сказать, есть что посмотреть. Там стены расписывал один художник из Израиля, очень хороший. Он приехал, увидел наш дом и вот стены расписал и несколько телевизоров купил! А приехал просто как турист, на пароходе, не знаю, кто его сюда привел. Он как-то сам пришел.
Глафира почти ничего не слышала. Сердце заглушало все звуки – бу-бух, бу-бух, бу-бух, – и жарко было невыносимо. Она размотала с шеи шарф и теперь несла его в руке.
– Здесь темновато, у нас лампочки слабенькие, и тут ступенька. Ну вот. – Она остановилась перед дверью, на которой и правда было нарисовано нечто такое и эдакое. Из-за двери неслись детские голоса. – Вы готовы?
Глафира промолчала, а Дэн сказал, что они готовы.
Наталина распахнула дверь.
– А здесь у нас детская! – радостно заговорила она, как заправская актриса на сцене. – Это спальня мальчиков, а девочки у нас в конце коридора. Это называется первая семья. У нас семьи, групп никаких нет. Здравствуйте, Нина Васильевна.
Полная женщина уютными большими руками развешивала на батарее мокрые колготки. Какой-то мальчишка прыгал на одной ноге, двое других шушукались на кровати, почти сталкиваясь лбами. Четвертый сидел на маленьком стульчике очень близко от них и, сосредоточенно сопя, выворачивал наизнанку ватный комбинезон.
– Все мокрые, – пожаловалась Нина Васильевна, – с головы до ног! Снег валит, такая красота!.. Мальчики, поздоровайтесь!
– Здрасти! Здрасти, Наталина Теодоровна! Мы с горки катались, не с нашей, а с большой!
Глафира ничего не видела и не слышала.
Тот самый, который выворачивал комбинезон, вдруг поднял голову и посмотрел на нее. У него были серые глаза в угольно-черных прямых ресницах.
Погибель, а не глаза.
– Ну что ж ты, Володя, – сказала Нина Васильевна, – учу тебя, учу, а ты все никак! Смотри, как надо. – И в два счета вывернула неподатливую штанину. – Учится лучше всех, – продолжала она, – такие картинки рисует, хоть сейчас на выставку посылай, а с вещами обращаться не умеет! Уже семь лет, совсем большой человек, и не научится никак!
Глафира стремительно подумала, что его отец тоже решительно не умеет обращаться с вещами. Тридцать восемь лет, и все не научится никак!..
– Здравствуйте, – вдруг сказал Глафире мальчишка, и его серые глаза улыбнулись ей.
– Здравствуй, Вовка, – ответила она.
В громадной гостиной, увешанной итальянскими пейзажами, писанными русским живописцем, было полутемно от снега, валившего за окнами. Даже река казалась белой, чистой и какой-то деревенской, широкой и просторной, словно тот берег был далеко-далеко.
В камине трещали дрова, и Марина сидела, забравшись с ногами в кресло.
Держалась она просто превосходно, как будто на читке новой пьесы, где ей предложили новую интересную роль.
Глафира держалась гораздо хуже. По правде сказать, она вообще плохо держалась на ногах, и соображала тоже плохо и медленно. Не так она представляла себе… финал.
Не так, не так, не так, отбивало сердце.
– Вы все спланировали заранее. Когда?
Марина потянулась и почти что зевнула. Нет, держалась она просто превосходно!..
– Когда Разлогов объявил мне, что хочет со мной развестись, – объяснила она охотно. – Он сказал, что время пришло, а это совсем не входило в мои планы, душечка. Ну решительно не входило.
– Вы знали о земельном участке в Иркутске. – Глафира потерла глаза, которые невыносимо саднило.
– Ну конечно, знала! Он же был куплен… не вчера. И о том, что там что-то такое интересное нашли, знала тоже.
– Откуда?
– Ах господи! От Марка, конечно. Надо сказать, Марк всегда был на моей стороне! Он никогда не понимал этих разлоговских… закидонов и вывертов!
– Каких закидонов?
– Ну с этой его ревностью ужасной! Он же ужасный человек, ваш Разлогов. Невыносимый! И я так рада, что освободилась от него. И вы мне еще спасибо скажете, дорогая. Вас-то я тоже освободила, а доказать вы все равно ничего не сможете.
Она поднялась и помешала дрова в камине – очень красивая, уютная, домашняя.
Очень опасная.
– Я получила свою свободу! – Марина вдруг швырнула кочергу. Отсветы пламени плясали на ее лице, и казалось, что она корчится в муках, от спокойствия не осталось и следа. – Я дорого за нее заплатила и не желаю, чтобы вы портили мне жизнь! Да, я вас недооценила, и это ужасно! – она всплеснула руками. – Ужасно! Как я могла так просчитаться?
– Не знаю, – мрачно сказала Глафира. – Но я сразу стала думать, что, если речь идет о наследстве, значит, в дело замешана единственная законная наследница. То есть вы! Но… – тут она вдруг улыбнулась
