факультета естественных наук. Какое-то время я блуждал там, слушая ветер, который налетал то с севера, то с запада и завывал так громко, словно пуристские постройки начала века были оборудованы усилителями его жутких стенаний. Из метели я вынырнул только перед застекленной ротондой Института имени Пуркине, напоминавшей по форме молельню, и тут же в испуге застыл на месте. Пять больших окон на втором и десять маленьких окошек на третьем этажах резко контрастировали с ледяным пледом, укрывшим конусообразную кровлю, наружные подоконники и тротуар. Окна были сверху донизу занавешены черной плотной тканью, так что ротонда напоминала черный маяк, который никогда не зажигают – символ ослепленности дерзкой науки, пытающейся проникнуть в тайны бытия. Я не имел ни малейшего представления о том, какие мессы служатся за мертвыми окнами, но отвратительные воспоминания о другом храме науки, голубоватые стены которого потерялись за пляшущими снежными хлопьями, заставили меня ускорить шаг; я направился к альбертовской лестнице.

И в третий раз вынужден был остановиться. За пересечением Альбертова и Воточковой улицы над мощеным тротуаром нависает растущая за оградой плакучая ива. Под скрюченными пальцами ее обнаженных ветвей кто-то стоял. К ограде прижалась лицом невысокая женщина в длинном пальто, больших очках и с коричневой сумкой. Она внимательно рассматривала клумбы, разбитые неподалеку. Я мог и не прослеживать направление ее взгляда – не заметить то, что заинтересовало ее в Экспериментальном ботаническом саду, было попросту нельзя. Из-под снега торчали продолговатые, точно початки, разноцветные растения – синие, желтые, оранжевые. Расцвечены они были по всей длине: нижняя часть стебля, листья, невзрачные взъерошенные плоды. Последние были обглоданы. Снег между растениями истоптан, несколько следов виднелось у самого забора; это были следы копыт, которые доселе мне не встречались. Они напоминали лошадиные, только меньшего размера. Самым странным было то, что спереди они оказались не закругленными, а заостренными – к счастью, без подков. Да и какое счастье могла бы принести подкова такого коня?

Он курил, опершись о косяк в преддверии храма и будучи, таким образом, не внутри и не снаружи. Распахнув передо мной дверь, он выбросил сигару в снег. Мне показалось, что на лице у него написано непривычное для этого человека раскаяние.

– Я рад, что вчера вы не дали запугать себя и сегодня снова здесь, – сказал он, когда мы вошли в карловский храм. – Прошу прощения за то, что не совладал с собой, это было постыдно, и вы имеете полное право осуждать меня.

– У меня нет такого права, но должен признаться, что страху вы на меня нагнали.

Мы медленно шли по восьмигранному нефу: из-за холода сидеть на скамьях было невозможно.

– Мне стыдно прежде всего перед вами. Вы же знаете, человек я тщеславный и всегда руководствуюсь принципом, что людей надо убеждать с помощью средств, не имеющих ничего общего с насилием и угрозами. Вчера, однако, дело касалось предмета настолько важного, что я отдал бы что угодно, лишь бы заполучить его. Но вы отказали мне.

– Вы чуть не задушили меня. Мертвый я вам не нужен.

– Пожалуйста, не напоминайте об этом. И извините меня. Поверьте, мне это еще более неприятно, чем вам.

– Я простил бы вас еще вчера, но, насколько мне известно, ночью вы дома так и не появились. Я хотел сказать – в гостинице.

– У нас с Раймондом опять были дела в городе. Я выгляжу усталым? А знаете, в этом есть ваша вина. Вы указали нам путь, и дело несколько продвинулось вперед.

– Что вы имеете в виду?

– Вы помните, что сказали вчера? Там, возле колонны?

– Смутно. Вы действительно смогли что-то почерпнуть из моих слов? Но это же была ерунда, я и не знаю толком, о чем говорю в такие минуты.

– Вот тут вы правы: вы даже не знаете, насколько важны для нас.

– Опять это множественное число – как и в прошлый раз. Вы говорите о себе и Прунслике?

– Да, в основном о нас двоих. А возможно, и еще кое о ком, но это я вам объясню позже.

– Откуда вы знаете, что мои слова – не вымысел? Вдруг я почуял, что на вашем необычайном интересе к истории этого места можно неплохо нажиться? Получить деньги или еще что-нибудь.

– Например, крышу над головой?

– Да, ведь я вам стольким обязан, что вполне могу отплатить бормотанием о прошлом храмов Нового Города… Нет, не сходится. Ведь тогда в Штепане вы смотрели на меня примерно так же, как вчера; когда же мне сделалось плохо в слупской церкви и я принялся болтать что ни попадя, Прунслик немедленно позабыл про свои шуточки и старательно записал каждое мое слово.

– Я допускаю, что причина для обмана у вас есть, но я знаю вас и уверен, что вы не мошенник.

– Совершенно не представляю, как мне удалось убедить вас в этом.

– Вы еще много чего не представляете, но пускай это вас не беспокоит – вам нужно просто ждать. Что до моей доверчивости, то неужели вы не подумали, что у меня есть возможность кое-что проверить? Не все, правда, но…

– Значит, есть еще кто-то, похожий на меня, с кем вы общаетесь? Кто-то с подобным же недугом?

– Я бы предпочел называть это талантом, ну да ладно. Мы живем в эпоху информации, причем проверенная ценится в десять раз дороже, чем непроверенная. Это известно даже таким невеждам, как журналисты.

– И кто же этот второй источник – я его знаю? Где вы его скрываете? В каком-нибудь подвале? Или в каменной башне?

– Меня удручает, Кветослав, что вы так озлоблены. Мне казалось, я сумел убедить вас, что выступаю против насилия. Мне что, еще раз принести вам свои извинения?

– Что вы! Однако же не удивляйтесь моей опасливости. Вы хотите получить от меня информацию, но сами ничего мне не объясняете. Говорите, вы против насилия? Но за что же вы?

– Считайте меня неким служителем.

– Я на это не поймаюсь. Вы пользуетесь большим влиянием, возможно, у вас есть даже какая-то власть, вы умеете привлекать на свою сторону людей и иногда, я в этом уверен, прибегаете к недозволенным методам. Не сердитесь, но я сильно подозреваю, что вы уже довольно долго платите чиновникам в муниципалитете, а возможно, и полицейским. Как мне ни неприятно, я должен был вам это сказать.

– Ничего, вы правы, несколько человек я действительно подкупил. Это слабаки, сильных купить нельзя. Их приходится обманывать.

– Ценю вашу откровенность. И отвечу вам тем же: вы разочаровали меня.

– Бросьте! Неужели у вас были иллюзии на наш счет?

– Вы удивитесь, но были. В отношении Прунслика – нет, это сумасброд, почти буйнопомешанный, но вот о вас я до вчерашнего дня был лучшего мнения.

– Что ж, очень жаль, – сказал великан, пожав плечами. Потом он ехидно улыбнулся: – Я понимаю, что вы хотите выведать обо мне как можно больше, особенно теперь, когда вас взяли обратно в полицию. Должны же вы знать, с кем имеете дело. Что ж, повторяю: я – всего лишь тот, кто служит, и этого пока с вас достаточно.

– Служите – чему?

Его взгляд стал серьезным.

– Я понимаю ваше разочарование, и ваш идеализм мне по сердцу. Поймите, однако, что у меня тоже есть идеалы, да, они есть и у грешников. Возможно, они недостижимы, но, как вы увидите собственными глазами, услышите собственными ушами… а возможно, и испытаете на собственной шкуре, я делаю все ради того, чтобы хотя бы приблизиться к ним.

– Итак, вы фанатик.

– Это слово не кажется мне обидным.

– Фанатизм смертельно опасен.