приведи Господь, чтобы уродились гроздья, потому что они вспухли бы, и лопнули, и выпустили бы в мир чертиков, зараженных чумой, а те потом заразили бы весь город и погубили бы в нем все живое. Что я мог на это возразить? Я встал и ушел в свою комнату. Там мой взор упал на странные белые волокна, свисавшие из цветочного горшка. Они и впрямь уже достигали пола и выглядели весьма непривлекательно, но безусловно не тянулись ко мне, словно щупальца, и вовсе не грозили смертью. Я внимательно рассмотрел их вблизи, поднеся к окну, при сереньком дневном свете. И сразу понял, что ничего общего с виноградом они не имеют, потому что сама лоза погибла. Да, побеги росли из ее тела, но это были паразиты, подобные спорынье и, возможно, столь же ядовитые. Значит, все-таки плесень – принюхавшись, я учуял запах пенициллина. Растение, разумеется, загубил я сам: в мертвый панельный дом я принес кусочек Средневековья. Романтические замыслы рушатся очень часто.

Я собрал свои вещи, они поместились в два чемодана и один рюкзак. Все книги сразу я унести не мог, поэтому сложил их в шкаф и сообщил госпоже Фридовой, что пришлю за ними еще до конца недели. Она уже немного успокоилась и даже сказала, что не гонит меня немедленно, а предупреждает за месяц – потому что идти мне некуда. Она же не из тех, кто выбрасывает жильцов на улицу.

Пока я укладывался, я размышлял о том, к кому мне обратиться за помощью. На первом месте Нетршеск, на втором – Гмюнд. Я набрал номер старого учителя, но, едва услышав гудок, положил трубку. Представить, что я ночую на раскладушке в кладовой или кухне в непосредственной близости от Люции, чьи шаги и голос то и дело доносятся ко мне из соседней комнаты, я был не в силах. Как долго смогло бы продлиться такое совместное житье? И чем бы оно закончилось?

Я позвонил в гостиницу «Бувине» и мгновенно дозвонился. Не успел я назваться, как чей-то голос сообщил мне, что я попал в справочную вокзалов, но поскольку телефон у них разбит, помочь мне они не смогут. Потом трубку повесили. Я не сомневался, что это был Прунслик. Я снова набрал номер и приготовился уже сыпать ругательствами, когда услышал голос Гмюнда.

Я объяснил ему ситуацию. Он не колеблясь сказал, что ждет меня у себя. Он предоставит мне комнату, где я смогу жить до тех пор, пока мы с ним будем работать вместе. За это время они с Раймондом что- нибудь мне подыщут.

Я даже не смог его поблагодарить – во-первых, мне не хватало слов, а во-вторых, я не хотел, чтобы он услышал, как я растроган.

По дороге в гостиницу я дважды спотыкался о булыжники мостовой. Натриевые уличные фонари поблескивали розоватым светом и очень медленно набирались отваги раскалиться добела. Маршрут трамвая № 3 изменили, мне пришлось выйти на Мысликовой улице, и прямо посреди проезжей части я упал, да так, что чемодан раскрылся и выплюнул парочку книг. Все, кроме разбившегося зеркальца, я запихнул обратно и тут же едва не погиб, потому что из темноты вылетело белое такси и, гудя клаксоном, задело меня своим твердым боком. Я поглядел ему вслед, как глядел бы на врага, от чьего оружия с трудом увернулся. У реки сияли в ночи квадратные витрины галереи «Манес»[43] – точно разноцветные окна во флуоресцирующий потусторонний мир, в желтом сиянии за стеклом двигались туманные силуэты с бокалами в руках: какой-то вернисаж, мероприятие для избранных, безумная пантомима для непосвященных, оставшихся снаружи.

Как ни странно, ни в одном из окон гостиницы «Бувине» не горел свет. Лишь на стойке портье была включена лампочка под зеленым абажуром, рядом с ней я заметил склонившуюся над книгой голову. Я направился туда, но мне даже не дали представиться – портье поздоровался и сказал, что знает обо мне. Он снял с доски у себя за спиной ключ, подал мне его и присовокупил, что господину Гмюнду срочно понадобилось отлучиться, но что это неважно и я могу идти к себе в комнату. Мне выделили синюю.

Он запер застекленные двери и повесил на них табличку с английской надписью back soon.[44] Потом он помог мне с чемоданами. Лифт не работал. Мол, все стальные тросы оборвались, не выдержав веса господина Гмюнда. Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что это шутка, но и потом я не проронил ни слова, поскольку он обидел достойного человека. Портье поставил чемоданы перед дверью и замер в ожидании. Когда я заверил его, что мне больше ничего не потребуется, он откланялся. Хорошо, что служащий оказался таким развязным, ведь в ином случае мне пришлось бы дать ему на чай, и я бы совершенно растерялся.

В апартаментах Гмюнда было приятно, не слишком жарко, в темноте холла бдительно подмигивал оранжевый глазок термостата. Я ощупью отыскал выключатель, и на кремовых стенах мягко засветились три двойных электрических подсвечника. Я доволок чемоданы до деревянной вешалки и положил на них рюкзак. Плаща Гмюнда и его трости я не заметил. Только стоявший в углу зонт намекал на то, что здесь кто-то живет. Холл сиял чистотой, на ковре приглушенно-зеленых тонов не было ни соринки. Мне показалось странным, что нигде нет никакой обуви, у такого богача, как Гмюнд, ее должна бы быть целая уйма. Возможно, все туфли находились в трех небольших шкафчиках возле противоположной стены. У меня просто руки зачесались – так захотелось заглянуть туда, но я сумел с собой справиться.

В холле были четыре двери: две слева, одна посередине, одна справа. Со времен прошлого визита мне помнилось, что в гостиную, куда меня пригласили, вела средняя. Тогда я повернулся к первой двери слева – за ней я ожидал увидеть синюю комнату. Я повернул ручку, открыл дверь и изумленно отступил. Там оказался узенький коридорчик, который, по всему судя, шел параллельно главному гостиничному коридору, располагавшемуся за толстой стеной. Здание было некогда жилой твердыней с башней в центре; в века барокко и классицизма тут появились одна за другой удобные комнаты и несколько галерей, постепенно превратившихся в коридоры. Да уж, когда стройка идет так медленно, немудрено, что могут возникнуть глухие, ни для чего не предназначенные уголки – такие, к примеру, как этот коридорчик. Длиной он был метров пять-шесть и упирался в закрытую дверь. Ширина его примерно равнялась ширине плеч, а цвет стен – красный – безумно раздражал.

Я подошел к двери в левой стене холла и открыл ее. Какой-то чулан… Нет, темная комната! В крохотной клетушке, где мог бы поместиться всего один человек, стоял столик на металлических ножках, а на нем – фотоувеличитель, обернутый игелитом. На жестяных полках я заметил пластмассовые ванночки, несколько лампочек, два будильника с секундными стрелками и стопки желтых, красных и серых картонных коробочек, скорее всего с фотобумагой. К стене была прикреплена узкая и необычайно глубокая эмалированная раковина, наверное, предназначенная специально для лабораторных целей. Она напоминала школьный ранец. Над раковиной торчал латунный водопроводный кран. Прямо под потолком, над полочками, чернел небольшой вентилятор. К столику был вплотную придвинут стул.

Я тихонько закрыл чулан и подошел к двери, за которой, как я был уверен, находилась парадная комната Гмюнда. Заглянул внутрь. Все как в прошлый раз. Клин света падал на густой белый ковер мягкий и густой ворс которого приятно ласкал ноги, обутые в тонкие туфли. Поодаль в сумраке виднелся журнальный столик, за которым я тогда ужинал; возле темного камина, у задней стены, стоял передвижной бар. Шторы на окнах были задернуты. Поначалу я решил дождаться возвращения хозяина в этой уютной обстановке, но потом передумал. Мне не хотелось произвести впечатление человека, который не может даже самостоятельно найти комнату, которую ему предоставили. Прунслик стал бы потешаться надо мной.

Я попытал счастья с последней дверью в холле, справа от входа. За ней скрывалось то, на что я и надеялся, – туалет. Эта комнатка тоже изумила меня – обилием всяческих приспособлений. Я сразу заметил,