устраивать скандалы. Пусть хоть совсем сопьется — мне-то какое дело. К тому же большую часть времени я проводила с Мод. Я даже к ней по-своему привязалась. И хотя она была девушка капризная, но не чрезмерно, мне нетрудно было ей угодить. Мне всегда удавалась тонкая работа, и я даже стала находить удовольствие в том, чтобы следить за ее гардеробом, чистить булавки, гребенки и шкатулки. Дома я привыкла одевать детишек. И точно так же привыкла одевать хозяйку.

— Поднимите-ка руки, мисс, — бывало, говорила я. — А теперь ножку. Сюда наступите... А теперь вот сюда.

— Спасибо, Сью, — отвечала она умильно и порой закрывала глаза. — Как хорошо вы меня знаете, — говорила она. — Кажется, вам знакомы все складки моего тела.

Да, со временем мне все это стало знакомо. Я знала, что она любит, а чего терпеть не может. Знала, что она будет есть, а от чего откажется, и когда кухарка, например, в очередной раз прислала вареные яйца, я сходила к ней и велела приготовить суп.

— Бульон, — сказала я. — Как можно прозрачней. Договорились?

Кухарка скривилась.

— Миссис Стайлз это не понравится, — сказала она.

— Миссис Стайлз может его не есть, — отвечала я. — И миссис Стайлз не горничная мисс Мод. Я горничная.

И она действительно прислала нам бульон. Мод съела все подчистую.

— Чему вы улыбаетесь? — спросила она, когда тарелка опустела.

Я ответила, что вовсе не улыбаюсь. Она отложила ложку и, как всегда, озабоченно стала осматривать перчатки. Они опять забрызгались.

— Это всего лишь вода, — сказала я, увидев, что она расстроена. — Ничего страшного.

Она закусила губу. Посидела минуту, сложив руки на коленях, поглядывая на пальцы, и, казалось, с каждой минутой беспокойство ее росло. Наконец произнесла:

— Мне кажется, в воде был жир...

Легче было сходить в ее спальню и принести пару новых перчаток, чем сидеть и смотреть, как она убивается.

— Позвольте мне. — И я расстегнула пуговку на ее запястье.

Поначалу она не позволяла мне касаться ее обнаженных рук, со временем — после того как я пообещала, что буду осторожной, — разрешила. Когда у нее отрастали ногти, я стригла их специальными серебряными ножничками, сделанными в виде летящей птицы. Ногти у нее были мягкие, чистые и очень быстро отрастали, как у маленьких детей. Когда я щелкала ножницами, она вздрагивала. Кожа у нее на руках была гладкая, но, как и все остальное тело, слишком уж гладкая, так что невольно думалось, как бы ненароком не поцарапать, не ушибить. Я с облегчением вздыхала, когда она снова натягивала перчатки. Обрезки ногтей я собирала с подола и бросала в камин. Она стояла и смотрела, как они сгорают. То же происходило с волосами, когда я обирала их со щеток и гребешков, — она мрачно следила, как они, словно черви, извиваются на углях, потом вспыхивают и превращаются в золу. Иногда я становилась рядом с ней, и мы вместе смотрели.

Потому что в «Терновнике», в отличие от дома на Лэнт-стрит, посмотреть особо было не на что. Вот и приходилось наблюдать, как, например, поднимается дым из трубы или как плывут по небу облака. Каждый день мы ходили к реке — узнать, прибыла ли вода или ушла.

— Осенью река разливается, — сказала мне Мод, — и все камыши уходят под воду. Но это ничего. А еще по ночам над водой бывает белый туман, прямо к стенам дядюшкиного дома подбирается...

И зябко поежилась. Она всегда говорила «дядюшкин дом» и ни разу не сказала «мой». Земля покрылась коркой инея и похрустывала при каждом шаге, и Мод ни с того ни с сего сказала однажды:

— Подумать только, какие хрупкие эти травинки! Река скоро станет. Наверное, уже сейчас замерзает. Слышите, как она мучается? Ей хочется бежать дальше, но мороз не пускает, сковывает льдом. Видите, Сью? Там, за камышами?

И, нахмурив брови, стала вглядываться в даль. Я следила за выражением ее лица. И точно так же, как в случае с супом, сказала:

— Это всего лишь вода, мисс.

— Всего лишь вода?

— Бурая вода.

Она зажмурилась.

— Вы замерзнете, — сказала я. — Пойдемте домой. Мы уже долго гуляем.

И взяла ее под руку. Это вышло у меня машинально. Рука ее была как деревянная. Но на следующий день — или, может, еще через день — она уже сама взяла меня под руку, и рука была вполне живая. А потом уже мы стали запросто ходить под ручку... Или мне так показалось, не знаю... И лишь много позже я задалась этим вопросом и попыталась вспомнить, как все произошло. Но точно могу сказать лишь одно: что было время, когда мы ходили порознь, а потом настало время, когда ходили парой.

В конце концов, она была всего лишь девчонка, хоть и называлась «леди». Всего лишь девчонка, которая была лишена простых радостей жизни. Как-то, перебирая вещи в одном из ящиков стола, я обнаружила колоду карт. Она сказала, что, должно быть, это карты ее мамы. Она различала масти, но не более того — валетов, например, она называла кавалерами! — и я показала ей, как играть в самые простые игры, мы в Боро частенько в них играли: в «козла» и в «пьяницу». Сперва мы играли на спички и на щепочки, а когда в другом ящике обнаружили коробочку с фишками из перламутра в виде рыбок, ромбиков и полумесяцев, то стали играть на них. Перламутр был гладкий и прохладный на ощупь — то есть я хочу сказать, пощупать-то могла одна я, потому что Мод, конечно же, играла в перчатках. А когда она выкладывала карту, то клала ее на нижнюю ровненько, уголок к уголку. Глядя на нее, я и сама стала так делать.

За картами мы болтали. Ей нравились мои рассказы про Лондон.

— Он и правда такой большой? — удивлялась она. — И там есть театры? И эти... как их... модные дома?

— И рестораны. И всевозможные магазины. И парки, мисс.

— Парки, как у моего дядюшки?

— Ну вроде того, — отвечала я. — Только, разумеется, там полно людей. Вы как, ходите или пропускаете?

— Хожу. — И она выкладывала карту. — Так вы говорите, там полно людей?

— У меня больше. Вот. Так что у меня три рыбки — против ваших двух.

— Как вы хорошо играете!.. Так вы говорите, там полно народу?

— Конечно. Только там темно. Снимете?

— Темно? Правда? А мне говорили, Лондон весь в огнях. Там висят такие большие лампы — газовые, кажется?

— Да, газовые, и горят как бриллианты! — говорила я. — В театрах и больших залах. Там танцы, мисс, — танцуют ночи напролет...

— Танцуют, Сью?

— Танцуют, мисс. — Выражение ее лица изменилось. Я отложила колоду. — Вы, конечно, любите танцевать?

— Я... — Она покраснела и потупилась. — Меня этому не учили. А как вы думаете, — сказала она, заглядывая мне в глаза, — могу я, живя в Лондоне... то есть я хочу сказать, если бы я вдруг там оказалась... как вам кажется, я могу быть лондонской дамой и при этом не танцевать?

— Наверно... Но вы можете научиться! Найдете учителя танцев, и...

— Правда? — Она просияла, но потом покачала головой: — Ну, не знаю...

Я догадалась, о чем она думает. Она подумала о Джентльмене, о том, что он скажет, если узнает, что она не умеет танцевать. И обо всех тех девушках, которых он может встретить в Лондоне и которые, в отличие от нее, прекрасно танцуют.

По всему было видно, что она переживает. Выждав минуту-другую, я сжалилась.

— Следите за мной, — сказала я и встала. — Это очень просто, смотрите...

И показала ей пару движений из разных танцев. Потом заставила ее подняться и повторить их вместе