наконец-то порозовевшие от вроде бы искреннего живого интереса, увидела кремовый отворот платья, мелькнувший за воротником пальто, а под ним – гладкую чистую кожу. Кей вспомнила, как в спальне застегивала нарядное платье, вспомнила скользкий шелк пижамы и теплую тяжесть грудей Хелен на своих ладонях.

Жаром обдало желание. Кей взяла Хелен за руку и притянула к себе. Хелен увидела ее глаза и тревожно огляделась.

– Кто-нибудь увидит, – сказала она. – Не надо, Кей.

– Не надо – что? Я только смотрю на тебя.

– Я знаю, как ты смотришь.

Кей пожала плечами.

– Может, я... Вот. – Она стала расстегивать сережку Хелен и заговорила тише: – Может, я поправляю твою сережку. Предположим, она зацепилась. Надо же ее вот так расстегнуть, правда? Любой так поступит. Нужно откинуть твои волосы, это же естественно. И мне нужно встать ближе...

Кей вынула сережку и разглаживала холодную чистую мочку.

Хелен вздрогнула и повторила:

– Кто-нибудь увидит.

– Нет, если мы быстро.

– Не дури, Кей.

Кей ее поцеловала, однако Хелен почти грубо вырвалась. Кто-то все же появился – миловидная женщина выгуливала пса. Она бесшумно и словно ниоткуда возникла на другой стороне моста.

Разглядывая сережку, Кей будничным голосом сказала:

– Нет, без толку. Наверное, придется отдать в ремонт.

Хелен повернулась к ней спиной и замерла, будто прикованная какой-то деталью в пейзаже.

Кей перехватила взгляд женщины и улыбнулась. Та ответила неуверенной улыбкой. Вероятно, она углядела финал объятья, но была озадачена и пребывала в растерянном недоумении. Притрусил пес и стал обнюхивать ботинки Хелен. Казалось, он прилип навечно.

– Дымок! – закричала женщина, багровея лицом. – Дымок! Плохая собака!

– О боже! – сказала Хелен, когда пара ушла. Наклонив голову, она вставляла сережку, пальцы лихорадочно возились с застежкой.

Кей рассмеялась:

– Ну и что такого? Сейчас не девятнадцатый, блин, век.

Хелен не улыбнулась. Помрачнев, она сжала губы и все никак не могла справиться с сережкой. Кей хотела помочь, но Хелен резко отпрянула. Кей отстала. «Столько переживаний из-за ерунды», – подумала она. Достала сигареты и предложила Хелен. Та помотала головой. Дальше пошли молча, раздельно.

Выйдя к дорожке, по которой пришли, они, не сговариваясь, свернули на другую, бежавшую на юг, и вскоре увидели, что она ведет к вершине Парламентского холма. Вначале пологий, склон становился все круче; Кей искоса поглядывала на Хелен, которая, тяжело дыша, шагала порывисто и, казалось, распаляет себя, выискивая повод, чтобы обрушиться с жалобами и обвинениями... Но вот они добрались к вершине и увидели открывавшуюся панораму. Лицо Хелен смягчилось, опять став милым и приятным.

Отсюда был виден весь Лондон, все его достопримечательности; расстояние и дым из множества труб, сетью висевший в прохладном безветрии, придали некий флер очарования даже грудам развалин и домам без крыш.

Штук пять аэростатов, которые плавали в небе, медленно поворачивались, отчего казалось, что они то разбухают, то съеживаются. Будто свиньи на скотном дворе, подумала Кей. Они придавали городу веселый уютный вид. Кое-кто из гуляющих фотографировал.

– Вон собор Святого Павла, – говорила девушка своему приятелю, американскому солдату. – Вон Парламент. А там...

– Тихо ты! – оборвал ее солдат. – Кругом шпионы!

Девушка замолкла.

Затенив глаза от сияния белесого неба, Хелен и Кей вместе со всеми любовались видом. Чуть дальше по дорожке освободилась скамейка, и Кей метнулась ее занять. Медленно подошла Хелен. Села, наклонилась вперед и нахмурилась, не сводя взгляда с города.

– Изумительно, правда? – сказала Кей.

– Да, – кивнула Хелен. – Жаль, что дымка.

– Без нее пропало бы очарование. Так романтичнее.

Хелен вглядывалась в панораму.

– Кажется, вон там вокзал Сент-Панкрас, – тихо сказала она, оглянувшись на бдительного воина.

– Да, вроде бы.

– А вон университет.

– Ага. Ты что ищешь? Рэтбоун-Плейс? Отсюда, наверное, не разглядеть.

– А это Воспитательный дом, – будто не слыша, продолжала Хелен.

– Он к юго-западу от парка Корамз-Филдз. Вон там, наверное, Портленд-Плейс, – показала Кей. – Где-то рядом с ним.

– Да, – невнятно сказала Хелен.

– Видишь? Да ты не туда смотришь.

– Да.

Кей положила руку на запястье Хелен.

– Милая, ты...

– Господи! – Хелен отдернула руку. – Неужели обязательно так меня называть?

Она почти прошипела, вновь озираясь. Лицо ее побледнело от холода и раздражения. Ярко выделялись губы в помаде.

Кей отвернулась. Накатила волна не столько злости, сколько досады – на погоду, Хелен, весь этот день и всю чертову передрягу.

– Да ради бога.

Кей закурила, не предлагая Хелен. Дым горчил, как и прокисшее настроение.

Помолчав, Хелен тихо сказала, глядя в стиснутые на коленях руки:

– Прости, Кей.

– Что с тобой такое?

– Немного грустно, только и всего.

– Умоляю, не сникай, иначе... – Кей отбросила сигарету и понизила голос, – мне придется тебя обнять. Вообрази, как тебе будет противно.

Настроение вновь переменилось. Горечь исчезла, ушла на глубину столь же резво, как и поднялась; в конце концов, досада – слишком тяжкий груз, чтобы таскать его с собой. Душу заполнила нежность. Даже сердце заныло.

– И ты меня прости, – ласково сказала Кей. – Наверное, дни рождения приносят радость не столько самим новорожденным, сколько поздравителям.

Хелен подняла взгляд и улыбнулась, но грустно.

– Видимо, мне не нравится число двадцать девять. Странный возраст, правда? Лучше бы его проскочить и сразу стать тридцатилетней.

– Тебе очень идет этот возраст. – В голосе Кей слышалось пресловутое благородство. – И любой пойдет...

Хелен вздрогнула.

– Не нужно, Кей. Не нужно... быть со мной такой милой.

– Как же не быть с тобой милой!

– Не надо... – Хелен покачала головой. – Я не заслуживаю.

– Утром ты уже говорила.

– Потому что это правда. Я...

Хелен посмотрела на город, в ту же сторону, куда глядела раньше, и замолчала. Кей озадаченно ждала продолжения, потом ласково ткнула ее кулаком в плечо.