лекарства. Служанка взглянула на меня и тихонько сказала:

— У вас шпильки вылезли, мисс.

Она прижала поднос к бедру и свободной рукой затолкала шпильки на место; вдруг показалось, что за всю мою жизнь никто не проявлял ко мне такой доброты.

Затем Эллис позвонила к столу. Стивен взял под руку мать, Хелен шла с мистером Уоллесом, а меня повел мистер Данc — кавалер мисс Палмер. У него бакенбарды и очень высокий лоб. Сейчас мои слова вспоминаются так, словно их произносил кто-то другой.

— У вас прелюбопытное лицо, мистер Данc! — сказала я. — В детстве отец рисовал мне физиономии, наподобие вашей. Если перевернуть листок вверх ногами, возникает совсем иная рожица. Стивен, ты помнишь эти рисунки? — Мистер Данc рассмеялся; Хелен бросила на меня озадаченный взгляд. — Вам надо встать на голову, мистер Данc, чтобы мы увидели ваше скрытое второе лицо!

Кавалер опять засмеялся. Помню, он хохотал весь обед; в конце концов я устала от его смеха и прижала пальцы к глазам. Тогда привязалась миссис Уоллес:

— Маргарет, у вас усталый вид. Вы утомились? Слишком много сил отдали своим подопечным?

Я открыла глаза; свет за столом показался ужасно ярким.

— Что за подопечные, мисс Приор? — спросил мистер Данc.

Миссис Уоллес не дала мне ответить и сама сообщила, что я посещаю тюрьму, где подружилась со всеми заключенными. Как интересно, сказал мистер Данc, вытирая рот. Жилка в моем платье колола невыносимо.

— Судя по рассказам Маргарет, порядки там весьма суровы, — доносился голос миссис Уоллес. — Ну что ж, тамошним обитательницам не привыкать к тяжелой жизни.

Я переводила взгляд с нее на мистера Данса.

— Мисс Приор их изучает? — спрашивал он. — Или наставляет?

— Утешает и воодушевляет, — отвечала миссис Уоллес. — Подает пример леди...

— Ах, так...

Теперь засмеялась я, и мистер Данc, повернувшись ко мне, заморгал.

— Полагаю, вы навидались там всяких ужасов, — сказал он.

Помню, я смотрела в его тарелку, где лежали бисквит, кусок сыра в синеватых прожилках и нож с костяной ручкой, на лезвии которого устроился завиток масла в водяных бисеринках, будто вспотевший. Да, проговорила я, там много ужасного. Я видела женщин, разучившихся говорить, потому что им велено пребывать в молчании. Я видела, как женщины калечат себя, чтобы разнообразить свою жизнь. Я видела, как людей сводят с ума. Одна женщина умирает от холода и недоедания. А другая выколола себе глаз...

Мистер Данc взялся за нож с костяной ручкой, но теперь его опустил. Мисс Палмер вскрикнула.

— Маргарет! — сказала мать, а Хелен взглянула на Стивена.

Но слова лезли из меня, я будто чувствовала их форму и вкус. Даже если б меня стошнило ими на стол, я бы не замолчала.

— Я видела кандальную и темную. В кандальной наручники, смирительные жакеты и треноги. Треногой связывают запястья, а лодыжки подтягивают к бедрам; в таком положении узницу приходится кормить с ложечки, точно ребенка, а если она обгадится, то пребывает в собственном дерьме... — Вновь раздался голос матери, резче прежнего, к нему присоединился голос Стивена. — В темной — решетка, потом дверь и еще одна дверь, обитая соломой. Узницу связывают и сажают туда, чтобы усмирить темнотой. Там сейчас одна девушка... А знаете, что самое любопытное, мистер Данc? — Я подалась к нему и прошептала: — По правде, там должна сидеть я, а вовсе не она!

Мистер Данc повернулся к миссис Уоллес, которая вскрикнула, услышав мой шепот. Что это значит? — испуганно спросил кто-то. Что я хочу этим сказать?

— Как, вы не знаете, что самоубийц отправляют в тюрьму? — ответила я.

— Маргарет заболела, когда умер ее бедный отец, мистер Данc, — поспешно сказала мать. — И однажды — такое несчастье! — перепутала дозировку лекарства...

— Я приняла морфий, мистер Данc! — крикнула я. — И умерла бы, если б не помешали. Пожалуй, это мой недосмотр, что меня спасли. Но мне бы ничего не было, если б это стало известно, понимаете? Разве не странно? Когда обычная страхолюдина травится морфием, ее сажают в тюрьму; меня же откачивают и посылают ее навещать, а все потому, что я — леди!

Не думаю, что я была безумнее обычного, а пугающая четкость моей речи, вероятно, казалась демонстрацией дурного нрава. Я оглядела стол, но все прятали глаза, кроме матери, которая смотрела на меня как на чужую. Наконец она очень спокойно сказала:

— Хелен, отведи, пожалуйста, Маргарет в ее комнату.

Мать встала из-за стола, следом поднялись дамы, а за ними — мужчины, готовые проводить их поклоном. Противно заскрежетали стулья, на столе задребезжали тарелки и бокалы. Ко мне подошла Хелен.

— Убери руки! — сказала я, и она вздрогнула, боясь, видимо, того, что я могу еще ляпнуть, но обняла меня за талию, подняла с места и на глазах Стивена, мистера Уоллеса, мистера Данса и Вайгерс повела к двери.

Мать пригласила дам в гостиную, мы шли за ними один пролет лестницы, а затем поднялись выше.

— Что случилось, Маргарет? — спросила Хелен. — Такой я тебя никогда не видела, ты на себя не похожа.

Я уже немного успокоилась.

Не обращай внимания, ответила я, всего лишь устала, болит голова, жмет платье.

Я бы не впустила Хелен к себе, но она сама сказала, что ей нужно вернуться и помочь матери. Я обещала выспаться и утром быть как огурчик. Во взгляде Хелен сквозило сомнение; когда я коснулась ее щеки — просто так, чтобы успокоить! — она опять вздрогнула, и я поняла — она боится меня, боится того, что я могу сделать или сказать во всеуслышание. Я рассмеялась; уходя, Хелен то и дело оборачивалась, и лицо ее уменьшалось, бледным пятном расплываясь в лестничной тени.

В комнате было тихо и темно — лишь тускло накалялась зола в камине да с краю оконной шторы пробивался свет уличного фонаря. Темноте я обрадовалась и даже не подумала зажигать лампу. Я лишь вышагивала от двери к окну и обратно, пытаясь расстегнуть тугие крючки лифа. Пальцы не слушались — платье немного соскользнуло с плеч и словно крепче меня обхватило. Но я расхаживала по комнате, думая: здесь мало темноты! Я хотела, чтобы она стала гуще. Где совсем темно? Я заглянула в приоткрытую дверь гардеробной, и мне показалось, что там есть уголок темнее, чем все другие места. В нем я и села на корточки, уткнувшись лбом в колени. Платье стиснуло меня, точно кулак, и чем больше я извивалась, тем крепче оно сдавливало, и наконец я сообразила: это стягивают закрутку на моей спине!

И тогда я поняла, где я. Я была рядом с ней, совсем близко... как это она однажды сказала?.. крепче воска... Я чувствовала, что меня окружают стены камеры, я чувствовала на себе жакет...

А потом шелковой лентой мне завязали глаза... надели бархотку...

Не помню, сколько я так сидела. Раз на лестнице послышались шаги, кто-то легко стукнул в дверь и зашептал. Может быть, приходила Хелен или кто-нибудь из горничных, но вряд ли мать. Кто бы там ни был, я не откликнулась, и человек ушел, видимо, решив, что я сплю. Разве не видно, вяло подумала я, что кровать пуста? Потом я услышала голоса в прихожей и свист Стивена, подзывавшего извозчика. Под окном раздался смех мистера Данса, лязгнул засов на входной двери, донеслись резкие крики матери, которая проверяла, везде ли погашены лампы. Я зажала уши. Потом я слышала, как наверху шебаршит Вайгерс, а затем скрип и вздохи пружин ее матраса.

Я попыталась встать и чуть не упала — затекшие ноги не хотели распрямляться, платье пришпилило руки к бокам. Когда я все же встала, оно легко свалилось. Не знаю, разжал свою хватку хлорал или нет, но показалось, что сейчас меня вырвет. В темноте я пробралась к умывальнику, ополоснула лицо и рот и стояла, согнувшись над раковиной, пока не отхлынула волна дурноты. В камине еще теплились угли, я подержала над ними руки и запалила свечу. Губы, язык, глаза казались совершенно чужими, и я хотела подойти к зеркалу, чтобы узнать, насколько я изменилась. Но тут взгляд мой упал на кровать, и я что-то увидела на подушке; меня так тряхнуло, что я уронила свечу.