— По правде говоря, — продолжала Энни, — в этих местах настоящее столпотворение: евреи и индийские матросы, немцы и поляки, социалисты, анархисты, Армия спасения… Здешний народ уже ничем не удивишь.

И все же не успела она закончить, как из дома в конце улицы вышли двое парней и при виде нас (Энни и мисс Раймонд под ручку, Рут, засунувшая руку в карман Норы, мы с Флоренс тремся друг о друга плечами) зашептались и заухмылялись. Один, когда мы проходили мимо, смачно сплюнул, другой поднес сложенную чашечкой ладонь к ширинке и загоготал.

Энни оглянулась на меня и пожала плечами. Мисс Раймонд, чтобы нас развеселить, проговорила:

— Интересно, будут ли и у меня на совести разбитые женские головы…

— Только сердца, мисс Раймонд, — откликнулась я галантно и с удовлетворением поймала на себе хмурые взгляды Энни и Флоренс.

Группа наша стала редеть: в Уайтчепеле Рут и Нора наняли кеб до своего дома в Сити, а в Шордиче, где жила мисс Раймонд, Энни, опустив глаза долу, заявила: «Думаю, мне нужно проводить мисс Раймонд до дверей, а то час уже поздний; вы двое ступайте вперед, я вас догоню…»

И вот мы с Флоренс остались вдвоем. Шагали мы быстро, потому что погода была холодная, Флоренс жалась ко мне, опираясь на мою руку. Выйдя на Куилтер-стрит, мы остановились (как я, когда явилась сюда впервые), чтобы немного вглядеться в темные зловещие башни рынка Колумбия и беззвездное и безлунное лондонское небо, полное смога.

— Вряд ли Энни нас догонит, — пробормотала Флоренс, оглядываясь.

— Пожалуй, и пытаться не станет.

В доме показалось, с улицы, жарко и душно, но когда мы сняли пальто и посетили уборную, нам сделалось зябко. Ральф установил заранее мою передвижную кровать и прикрепил к каминной полке записку, что в духовке для нас оставлен чайник. Чай в самом деле там был — густой и темный, как соус, но мы все равно за него взялись. Вернулись с кружками в гостиную, где было теплее, и стали греть руки над угольками, догоравшими в камине среди пепла.

Кресла были отодвинуты, чтобы освободить место для кровати, и мы робко уселись бок о бок. Кровать при этом катнулась в сторону, и Флоренс рассмеялась. Тьму разгоняла только прикрученная настольная лампа. Мы сидели, прихлебывали чай и глядели в огонь; время от времени в камине сдувало золу и с треском вспыхивал уголек.

— Какая тут тишина после «Малого»! — спокойно заметила Флоренс.

Я уже раньше подтянула колени к подбородку (кровать была очень низкая), а теперь оперлась на них щекой, улыбаясь Флоренс.

— Хорошо, что ты свела меня туда. Это был у меня самый приятный вечер с… с незапамятных времен.

— Так уж и незапамятных?

— Да. Ведь знаешь, мне мало веселиться самой, нужно еще видеть тебя веселой.

Флоренс улыбнулась и зевнула.

— Как ты думаешь, мисс Раймонд очень красивая?

— Недурная.

«Не такая красивая, как ты», — хотелось мне сказать, пока я рассматривала черты, казавшиеся мне прежде заурядными. О Фло, ты красивей всех на свете!

Но я промолчала. А Флоренс тем временем улыбнулась.

— Я вспоминаю другую девушку, за которой ухаживала Энни. Мы впускали их к себе, потому что Энни тогда делила постель с сестрой. Они спали здесь, а мы с Лилиан наверху, и сколько же от них было шуму! Миссис Монкс спросила: «У вас кто-то заболел?» Пришлось сказать, что у Лили разболелся зуб, а ведь на самом деле она спала без задних ног со мною рядом…

Флоренс примолкла. Я ослабила узел галстука: представив себе, как Фло лежала рядом с Лилиан и мучилась приливом бесплодной страсти, я, как обычно, испытала и горечь, и волнение.

— Это было тяжело — делить постель с человеком, которого так любишь? — спросила я.

— Ужасно тяжело! И в то же время чудесно.

— И ты ни разу… не поцеловала ее?

— Целовала иногда, когда она спала, — в волосы. Они у нее были такие красивые…

Мне живо вспомнилось, как я лежала рядом с Китти, когда мы еще не были любовницами. Слегка меняя тон, я спросила:

— Случалось тебе разглядывать ее лицо, пока она спала, и надеяться, что она видит сны о тебе?

— Я специально зажигала свечу!

— А мучило тебя желание ее потрогать, когда она лежала рядом?

— Ох, до чего мне этого хотелось! Даже страшно было.

— И ты трогала самое себя и желала, чтобы это были не твои, а ее пальцы?..

— Да, и потом краснела! Однажды я придвинулась к ней вплотную, и она произнесла, не просыпаясь: «Джим!» Так звали ее любовника. И повторила: «Джим!» так ласково, что я бы не узнала ее голос. К горлу у меня подступили слезы, и больше всего мне хотелось… О Нэнс, больше всего мне хотелось, чтобы она спала беспробудным сном, я бы ее трогала и она опять ласково звала бы меня «Джим»…

Флоренс шумно вздохнула. В камине затрещали угли, но взгляд Флоренс оставался неподвижен, и мой тоже. Мы смотрели друг на друга; казалось, от ее жарких слов наши взгляды сплавились воедино — не разорвать. Я произнесла, почти смеясь: «Джим, Джим!» Она мигнула и вздрогнула, я вздрогнула тоже. И тут я произнесла просто: «О Фло…»

Словно бы по волшебству, наши губы начали сближаться и соединились в поцелуе. Флоренс тронула уголок моего рта, ее пальцы проникли между нашими губами — у них был тот же вкус сахара. Меня буквально затрясло, пришлось стиснуть кулаки и сказать себе: «Успокойся, ну же! Она подумает, ты впервые в жизни целуешься!»

Но когда я взяла ее пальцы в свои, оказалось, что она дрожит не меньше; скользнув по ее шее, моя рука легла на округлость груди — Флоренс дернулась, как рыбка, улыбнулась и придвинулась ближе. «Прижми крепче!» — попросила она.

Мы опрокинулись вместе на кровать (колесики отъехали дальше по ковру), я расстегнула ее блузку, через хлопковую ткань рубашки приникла к соску и сосала, пока он не затвердел, а дыхание Флоренс не сделалось прерывистым. Обхватив мою голову, она подняла ее и подтянула к своим губам; я лежала сверху и ерзала, она снизу ерзала тоже; ее груди терлись о мои, я чувствовала, что либо кончу, либо потеряю сознание, и тут Флоренс меня перевернула, задрала юбку и, проникнув рукой между ног, начала гладить так медленно, легко, дразняще, что мне захотелось не кончать никогда…

Наконец ее рука достигла самого влажного местечка, и Флоренс задышала мне прямо в ухо. «А внутрь ты не против?» — шепнула она. Вопрос заключал в себе столько нежности и деликатности, что я едва не всхлипнула. «О!» — только и сказала я, и Флоренс снова меня поцеловала. И тут же ее палец заходил у меня внутри — потом, как я догадалась, к нему присоединился второй, третий… И вот, после небольшого усилия, она погрузила в меня всю руку по запястье. Наверное, я вскрикнула — дрожала, хватала воздух и вскрикивала, ощущая, как медленно поворачивается ее кулачок, расправляются и сжимаются ласковые пальцы…

Когда я достигла высшей точки, из меня хлынуло, руку Флоренс по самый локоть залило слизью; ей передались мои ощущения, она кончила тоже и, ослабевшая, в мокрой юбке, тяжело опустилась на меня. Флоренс вынула руку, заставив меня снова вздрогнуть; я удержала ее в своей и, притянув к себе лицо Флоренс, поцеловала. Потом мы, тесно сцепленные, лежали неподвижно, пока, как в остывающей машине, в наших телах не остановилась вибрация.

Поднимаясь на ноги, Флоренс стукнулась головой об обеденный стол: не заметив того, мы загнали кровать в другой конец комнаты. Флоренс засмеялась. Мы сбросили одежду, Флоренс потушила лампу, и мы во влажных нижних юбках затихли под одеялом. Когда Флоренс заснула, я погладила ее щеки и поцеловала ушибленное место на лбу.

Когда я проснулась, ночь еще не кончилась, но стало чуточку светлее. Не зная, что меня потревожило, я огляделась и увидела, что Флоренс приподнялась с подушки и смотрит на меня. Судя по всему, она окончательно проснулась. Схватив ее руку и поцеловав, я ощутила у себя внутри отклик. Флоренс улыбнулась, но какой-то непонятной улыбкой, и я похолодела.

— Что такое? — пробормотала я.

Она погладила меня по голове.

— Я просто подумала…

— О чем? — Она молчала. Я тоже окончательно проснулась и села рядом, подперев спину подушкой. — О чем, Флоренс?

— Я смотрела на тебя в темноте; я ведь прежде не видела тебя спящей. И вид у тебя был совсем незнакомый. И тогда я подумала: я и вправду ничего о тебе не знаю…

— Не знаешь? Что ты такое говоришь? Мы живем вместе больше года!

— И только вчера вечером я впервые узнала, что ты была звездой мюзик-холла! Как ты могла это от меня скрывать? И почему? А чем ты еще занималась, о чем я не знаю? Может, сидела в тюрьме. Может, была умалишенной. Может, промышляла на улице!

Я закусила губу, но, вспомнив, как терпимо она отнеслась к уличным девкам в «Малом», быстро проговорила:

— Фло, одно время я действительно промышляла на улице. Ну что, ты меня за это возненавидишь?

Она тут же отдернула руку.

— На улице! Боже! О том, чтобы я тебя возненавидела, не может быть и речи, но… Нэнс! Представить тебя на месте этих жутких девиц…

— Я не была жуткой девицей. — Я отвела взгляд в сторону. — По правде, я вообще не была девицей.

— Не была девицей? О чем ты говоришь?

Я поскребла ногтем краешек шелковистого одеяла. Раскрыть ли свою историю — историю, которую я так долго хранила под замком? Я обратила внимание на ее лежавшую на простыне руку и ощутила, как вновь сократились мышцы внизу живота: мне вспомнились пальцы, торившие дорогу для кулака, и его неспешный поворот…

Я набрала в грудь воздуха.

— Случалось ли тебе бывать в Уитстейбле?.. — начала я.