Тут заколебалась я, и улыбка миссис Милн увяла.

— Честно говоря, у меня возникли небольшие разногласия с квартирной хозяйкой…

— Ах так.

Миссис Милн немного напряглась, и я поняла, что сморозила глупость.

— Дело в том… — начала я.

Видно было, что воображение миссис Милн заработало. Что ей представляется? Наверное, что квартирная хозяйка застигла меня, когда я целовала ее мужа.

— Видите ли, — начала она печальным голосом, — моя дочь…

Не иначе, ее дочка красавица из красавиц или законченная эротоманка, подумала я, иначе зачем матери так строго хоронить ее от мужских глаз. И точно так же, как безграмотное объявление в магазинной витрине, меня непостижимым образом заинтриговал этот дом с его владелицей.

Я ухватилась за представившуюся возможность.

— Миссис Милн, — начала я, — дело в том, что у меня необычное ремесло, можно сказать, связанное с театром, и мне приходится иногда носить мужской костюм. Моя квартирная хозяйка однажды поймала меня на этом и дурно отнеслась к моему маскараду. Знаю совершенно точно: если я здесь поселюсь, ни одного гостя-мужчины у меня не будет. Вы спросите, отчего я так уверена, отвечу одно: знаю, и все тут. Плату задерживать я не стану, буду сидеть тихо как мышка — вы вообще обо мне забудете. Если вы с мисс Милн не возражаете, чтобы иногда вам попадалась на глаза девушка в штанах и галстуке, тогда, наверное, я та самая постоялица, что вам нужна.

Я говорила серьезно (более или менее), и миссис Милн задумалась.

— Мужские костюмы, говорите вы…

В ее тоне не чувствовалось недовольства или недоверия — она была заинтересована. Я кивнула, развязала свой мешок и извлекла оттуда мундир (мне попалась под руку верхняя часть гвардейской униформы). Встряхнула и приложила к себе, с надеждой глядя на миссис Милн.

— Ух ты, — сказала она, скрещивая руки на груди, — да он красавчик, верно? Такой моей девочке понравится. — Она указала рукой на дверь. — Вы позволите?.. — Выйдя на лестничную площадку, миссис Милн крикнула: — Грейси! — Внизу послышались шаги. Миссис Милн наклонила голову. — Она немножко пугливая, — шепнула миссис Милн, — не обращайте внимания, если начнет чудить. Так уж она привыкла.

Я неуверенно улыбнулась. Тут же на лестнице зазвучали шаги, и Грейси, войдя в комнату, остановилась рядом с матерью.

Я ожидала увидеть писаную красавицу. Грейс Милн не отличалась красотой, но у нее, как я сразу заметила, была очень необычная внешность. Сколько ей лет, догадаться было трудно (можно было дать от семнадцати до тридцати); тонкие, как лен, волосы свободно свисали по плечам, как у маленькой девочки. Подбор одежды был самый странный: коротенькое голубое платьице с желтым фартуком, а снизу яркие чулки в стрелках и красные бархатные шлепанцы. Глаза у Грейс были серые, щеки бледные как полотно. Черты лица какие-то смазанные, словно это был рисунок, по которому кто-то нерешительно прошелся резинкой. Говорила она низким, чуть скрипучим голосом. Только тут я с опозданием догадалась: Грейс была дурочкой.

Разумеется, чтобы все это разглядеть, мне не потребовалось и секунды. Грейс повисла на руке матери и, когда нас друг другу представляли, робко пряталась за ее спину. Теперь же она с явным восторгом разглядывала мой мундир, и я заметила, что ей отчаянно хочется погладить яркий рукав.

В конце концов, это была красивая вещь.

— Хотите померить? — спросила я. Грейс кивнула, потом посмотрела на мать. — Можно?

Миссис Милн сказала, что можно. Я подержала для нее мундир, потом зашла спереди, чтобы застегнуть пуговицы. Как ни странно, алая саржа с золотой отделкой удачно сочеталась с ее волосами, глазами, платьем и чулками.

— Вы прямо как циркачка, — сказала я, когда мы с миссис Милн отступили, рассматривая Грейс. — Дочка инспектора манежа.

Грейс расплылась в улыбке, отвесила неуклюжий поклон. Миссис Милн, рассмеявшись, зааплодировала.

— Можно, я его заберу? — спросила Грейси.

Я помотала головой.

— Честно говоря, мисс Милн, я не могу без него обойтись. Будь у меня два одинаковых…

— Что ты, Грейси, — вмешалась мать, — и не думай. Мисс Астли нужен этот костюм для театральных выступлений. — Грейс скорчила гримасу, но не слишком огорченную. Миссис Милн перехватила мой взгляд. — А нельзя ли будет ей время от времени брать его ненадолго поносить? — шепнула она.

— Пусть берет хоть все костюмы разом, мне не жалко.

Когда Грейс подняла глаза, я подмигнула, и она, чуть зардевшись, опустила голову.

Миссис Милн тихонько поцокала языком и сложила руки на груди.

— Думаю, мисс Астли, вы нам очень даже подойдете.

Я вселилась немедленно. Весь остаток дня ушел на то, чтобы распаковать мой скромный багаж, Грейс вертелась тут же, то и дело восхищенно вскрикивая, миссис Милн принесла чаю, потом еще, с печеньем. К ужину обе уже звали меня Нэнси, и этот ужин, состоявший из пирога, горошка и соуса, а на десерт — бланманже в формочках, был первой за долгое время семейной трапезой, в которой я участвовала (предыдущая состоялась больше года назад в Уитстейбле).

На следующий день Грейси перемеряла в разных сочетаниях все мои костюмы, и ее матушка хлопала в ладоши. На ужин были сосиски, потом печенье. Покончив с ним, я переоделась, чтобы отправиться в Сохо; увидев меня в сарже и бархате, миссис Милн зааплодировала снова. Она заказала для меня ключ, чтобы ночью, когда вернусь, мне не пришлось их будить…

Я словно бы поселилась на небесах у ангелов. Можно было уходить и приходить в любое время, носить любую одежду — миссис Милн не возражала ни словом. Я могла явиться с застывшей на воротнике спермой — квартирная хозяйка брала пиджак из моих дрожащих рук и замывала, приговаривая: «Ну кто ж так неосторожно обращается с супом!» Я могла проснуться в дурном настроении, мучимая воспоминаниями, — миссис Милн же, ни о чем не спрашивая, тем усердней накладывала мне на тарелку еду. По-своему она была так же простодушна, как ее дурочка дочь; она была добра ко мне ради Грейси, потому что я любила ее дочку и баловала.

Я, например, терпимо относилась к пристрастию Грейс к ярким краскам. Замечалось оно сразу же, стоило только войти в дом, но лишь через три дня я начала постигать в ее мании систему, которая, будь я, как обычная девушка, в плену собственных привычек, довела бы меня до безумия. В среду на первой неделе я спустилась к завтраку в желтой жилетке, и миссис Милн вздрогнула:

— Грейси не очень любит по средам в доме желтые краски.

Однако через три дня к чаю был подан яичный крем: по воскресеньям как будто еде непременно полагалось быть желтой…

Миссис Милн настолько притерпелась к этим причудам, что перестала их замечать, я тоже со временем, как уже было сказано, пообвыклась и утром, одеваясь, кричала Грейс:

— Какой цвет у нас сегодня? Что мне надевать: голубой саржевый костюм или оксфордские штаны? — Или: — Чего ждать на ужин — крыжовника или баттенбургского печенья?

Видя в таком распорядке своеобразную игру, я не имела ничего против; житейская философия Грейси была, по мне, ничуть не хуже прочих. А ее главное пристрастие — к ярким сочным цветам — я вполне понимала. Ведь город пестрел множеством красивых красок, и Грейс, можно сказать, учила меня смотреть на них другими глазами. Во время прогулок я обращала внимание на картинки и одежду, которые понравились бы Грейс, и кое-что приносила домой. У Грейс было множество громадных альбомов, куда она вклеивала вырезки и лоскутки, я же выискивала для нее журналы и книжечки, чтобы пустить под ножницы. Я покупала ей у цветочниц фиалки, гвоздику, бледно-лиловый кермек, голубенькие незабудки. Когда я вручала ей подарки, широким жестом, как фокусник, извлекая их из-под одежды, она заливалась румянцем от удовольствия и иногда в шутку приседала. Миссис Милн расплывалась в улыбке, но качала головой и притворялась, что сердится.

— Ай-яй-яй! Кончится тем, что ты совсем вскружишь девочке голову!

И меня посещала мысль: как же она столь усердно скрывает свою дочь от алчных взоров дерзких юнцов и в то же время безмятежно, ни о чем как будто не думая, позволяет нам с Грейс разыгрывать сценки ухаживания.

Однако плавное и приятное течение жизни в этом доме не располагало к длительным размышлениям.

И меня, после разрыва с Китти, как раз устраивало подобное бездумное существование.

Так текли месяц за месяцем. Подошел мой день рождения; в прошлом году я его не отмечала, но на сей раз были и подарки, и торт с зелеными свечками. Подошло Рождество, с новыми подарками и торжественным обедом. Где-то в укромном уголке сознания таилась память о двух счастливых встречах Рождества с Китти; всплыли воспоминания и о семье. Дейви небось уже женат, а то и сделался отцом — а я, соответственно, тетей. Элис стукнуло двадцать пять. Отмечают зимние праздники без меня и, быть может, гадают, где я и как; и Китти с Уолтером тоже. Пусть гадают, подумала я. Миссис Милн, подняв стакан, пожелала нам троим счастливого Рождества и Нового года, и я с улыбкой поцеловала ее в щеку.

— Замечательное Рождество! — воскликнула она. — Вот я, вот две мои любимые девочки. До чего же повезло нам с Грейс, когда ты, Нэнс, постучалась в нашу дверь!

В глазах у нее блеснула влага. Прежде я уже слышала подобное от миссис Милн, но так прочувствованно она говорила впервые. Я понимала, о чем она думает. Она начала видеть во мне дочь — во всяком случае, сестру ее настоящей дочери, добрую старшую сестру, на которую можно положиться, на которую можно оставить Грейси, когда самой миссис Милн не станет…

От этой мысли я вздрогнула, однако других жизненных планов у меня не было, как и другой семьи, собственной сестры и, уж точно, сердечной привязанности. И я отозвалась:

— А мне-то до чего повезло! Пусть бы все так оставалось вечно!

Миссис Милн сморгнула слезу и взяла мою неясную белую ладонь в свою — старую и загрубелую. Грейси смотрела на нас радостно, однако рассеянно, поглощенная атмосферой праздника. Волосы ее при свете свечей отливали золотом.

В тот вечер я, как обычно, отправилась на Лестер-сквер. Даже в Рождество там хватало мужчин, искавших продажной любви.

При всем том дела шли в зимние месяцы вяло. Туманы и ранние сумерки благоприятствуют тем, кто таится, однако никому не хочется расстегивать