иным, как визитом, и она, как всегда, была щедра и великодушна. Она теперь понимает, что, если я вернусь в Европу, я должна жить одна или с бедной тетей Медорой, которая едет со мной. Я спешу обратно в Вашингтон, чтобы уложить вещи, и на будущей неделе мы отплываем. Ты должна быть очень добра к бабушке, когда я уеду, — так же, как ты всегда была добра ко мне.

Эллен.

Если кто-нибудь из моих друзей захочет убедить меня изменить мое решение, пожалуйста, передай им, что это совершенно бесполезно».

Арчер перечитал письмо два или три раза, потом бросил его и расхохотался.

От звуков собственного смеха ему стало не по себе. Он вспомнил ночной испуг Джейни, когда она застала его в приступе непостижимой веселости по поводу телеграммы Мэй, извещавшей, что их свадьбу решено ускорить.

— Почему она это написала? — спросил он, невероятным усилием подавляя смех.

Мэй ответила на этот вопрос со своей непоколебимой прямотой.

— Наверное, потому, что вчера мы все обсудили… — Что вы обсудили?

— Я сказала, что, вероятно, была к ней несправедлива… что не всегда понимала, как ей трудно здесь, одной среди стольких людей, пусть даже родственников, но все равно чужих, которые считали себя вправе осуждать, хотя и не всегда знали обстоятельства… — Она умолкла. — Я знаю, что ты был единственным другом, на которого она всегда могла рассчитывать, и я хотела сказать ей, что мы с тобой единодушны… во всех наших чувствах.

Она поколебалась, словно ожидая, что он заговорит, и медленно добавила:

— Она поняла, почему мне надо было сказать ей это. Я думаю, она вообще все понимает.

Она подошла к Арчеру и, взяв его ледяную руку, порывисто прижала к своей щеке.

— У меня тоже разболелась голова; спокойной ночи, милый, — сказала она и пошла к дверям, а за ней волочился изорванный и перепачканный шлейф ее подвенечного платья.

Как с улыбкой сказала миссис Арчер, обращаясь к миссис Велланд, первый званый обед — большое событие в жизни каждой молодой пары. С тех пор как Ньюленд Арчеры зажили своим домом, у них часто бывали гости. Ньюленд любил позвать к обеду троих или четверых друзей, и Мэй, которая во всех домашних делах следовала примеру своей матери, принимала их с лучезарным радушием. Арчер вначале задавался вопросом, приглашала ли бы она кого-нибудь в дом, будучи предоставлена самой себе, но вскоре оставил попытки отделить ее подлинную сущность от внешней формы, которую сообщили ей воспитание и традиции. В Нью-Йорке считалось, что состоятельные пары должны часто принимать у себя, а на представительницу семейства Велландов, вышедшую замуж за одного из Арчеров, обычай налагал двойные обязательства.

Но званый обед со специально нанятым поваром, взятыми на время чужими лакеями, римский пунш, розы от Гендерсона[183] и меню на карточках с золотым обрезом — дело совершенно иное и не допускает легкомысленного к себе отношения. Вся разница именно и состоит в римском пунше, заметила миссис Арчер, и даже не столько в нем самом, сколько во всем, что ему сопутствует, а именно — дикая утка или водяная черепаха, два супа, горячее и холодное сладкое, полное декольте при коротких рукавах и соответственно именитые гости.

Когда молодая пара впервые рассылала приглашения от третьего лица, это событие всегда вызывало большой интерес, и даже самые искушенные и известные люди, общества которых все домогались, редко такие приглашения отклоняли. И тем не менее то обстоятельство, что ван дер Лайдены по просьбе Мэй остались в городе ради прощального обеда, который она давала в честь графини Оленской, было сочтено настоящим триумфом.

В этот достопамятный день свекровь и теща сидели в гостиной у Мэй. Миссис Арчер писала меню на карточках самого толстого бристольского картона с золотым обрезом из ювелирной лавки Тиффани,[184] а миссис Велланд распоряжалась расстановкой пальм и ламп.

Арчер, довольно поздно воротясь из конторы, застал их еще там. Его мать занималась именными карточками для стола, а теща раздумывала о том, можно ли выдвинуть вперед большой позолоченный диван и таким образом устроить еще один «укромный уголок» между окном и роялем.

Они сказали ему, что Мэй пошла в столовую посмотреть, как выглядят розы и адиантум в центре длинного стола и- удобно ли размещены конфеты в серебряных корзиночках между канделябрами. На рояле стояла большая корзина орхидей, которые мистер ван дер Лайден прислал из Скайтерклиффа. Словом, все было так, как и полагается в преддверии столь значительного события.

Миссис Арчер задумчиво пробежала глазами список, отмечая каждую фамилию острым золотым пером.

— Генри ван дер Лайден, Луиза, Лавел Минготты, Реджи Чиверсы, Лоренс Леффертс и Гертруда (да, я думаю, Мэй правильно поступила, что позвала их), Селфридж Мерри, Силлертон Джексон, Вэн Ньюленд с женой (как быстро бежит время! Кажется, только вчера он был твоим шафером, Ньюленд) и графиня Оленская… да, пожалуй, все…

Миссис Велланд ласково посмотрела на зятя.

— Никто не сможет отрицать, что вы с Мэй устроили Эллен прекрасные проводы, Ньюленд.

— Конечно, — сказала миссис Арчер, — мне кажется, Мэй хочет, чтобы ее кузина рассказала за границей, что мы не совсем варвары.

— Я уверена, что Эллен это оценит. Она, кажется, должна была приехать сегодня утром. У нее останется прелестное воспоминание. Вечером накануне отплытия всегда так тоскливо, — весело продолжала миссис Велланд.

Арчер повернулся к дверям, и теща крикнула ему вслед:

— Зайдите полюбоваться столом. И не разрешайте Мэй слишком уставать.

Но он притворился, будто не расслышал, и быстро взбежал по лестнице К себе в библиотеку. Комната взглянула на него словно чужая физиономия, скорчившая вежливую мину, и он заметил, что ее безжалостно «прибрали» и подготовили, согласно заранее обдуманному плану расставив пепельницы и шкатулки из кедрового дерева, чтобы джентльменам было удобно здесь курить.

«Пускай, — подумал он, — все это ненадолго…» — и отправился в свою туалетную комнату.