прямо смотреть в глаза друг другу — так, как сейчас.

Он рухнул на стул. Ответ ее значил одно: «ЕсХи вы шевельнете хоть пальцем, вы прогоните меня обратно — обратно ко всем мерзостям, о которых вы знаете, и ко всем соблазнам, о которых вы можете только догадываться». Он понял все это так ясно, как если бы она выразила это словами, и эта мысль удерживала его за столом в какой-то растроганной благоговейной покорности.

— Что за жизнь это будет для вас! — простонал он.

— О, ничего страшного — до тех пор, пока эта жизнь будет частью вашей!

— А моя — частью вашей? Она утвердительно кивнула.

— И это будет все — для нас обоих?

— Но ведь это так и есть — разве я ошибаюсь? При этих словах он вскочил, забыв обо всем на свете, кроме ее прелестного лица. Она тоже поднялась — не за тем, чтобы пойти к нему навстречу или от него бежать, а спокойно, словно самое трудное уже позади и теперь ей остается только ждать, так спокойно, что, когда он приблизился, ее протянутые руки его не оттолкнули, а, напротив, повели. Взяв его за руки, она мягко отстранила его на такое расстояние, откуда ее отрешенное лицо могло договорить остальное.

Они стояли так очень долго или, быть может, всегс лишь мгновенье, но вполне достаточно для того, чтобы ее молчание поведало все, что она хотела сказать, а он понял, что важно только одно. Он не должен делать ничего такого, чтобы эта встреча стала последней, он должен вверить ей их будущее и просить лишь о том, чтобы она не выпускала его из рук.

— О, вы не должны быть несчастливы, — прерывающимся голосом промолвила она, отнимая руки.

— Вы не вернетесь, вы не вернетесь туда? — отозвался он, словно это было единственное, чего он не в силах перенести.

— Нет, не вернусь, — ответила она, отстранилась, открыла дверь и прошла в общую столовую.

Шумливые учителя собирали свои пожитки, готовясь всем скопом ринуться на пристань. На взморье у причала стоял белый пароход, а над солнечным заливом полосою дымки смутно вырисовывался Бостон.

Когда Арчер вновь очутился на палубе среди посторонних, на него снизошел покой, который, как ни странно, укрепил его душевные силы. Итог дня, если мерить его ходячими мерками, был до смешного плачевным — он даже не коснулся губами госпожи Оленской и не добился от нее ни единого слова, сулившего возможность новых встреч. И тем не менее человек, мучимый неутоленной страстью и на неопределенное время покидающий предмет своей любви, едва ли мог чувствовать себя столь унизительно смиренным и довольным. Его взволновало, однако же и успокоило то идеальное равновесие, которое она сумела установить между их верностью другим и честностью друг к другу, — равновесие, бывшее отнюдь не следствием хитрого расчета, о чем свидетельствовали ее колебания и слезы, а, напротив, естественно вытекавшее из ее неподдельной искренности. Теперь, когда опасность миновала, он был преисполнен трепетной нежности и благодарности судьбе за то, что ни тщеславие, ни сознание, будто он играет какую-то роль перед многоопытными зрителями, не ввели его в соблазн соблазнить также и ее. Даже после того, как они обменялись рукопожатием на фолл-риверском вокзале и он ушел оттуда один, у него осталась уверенность, что от их встречи он получил гораздо больше, чем потерял.

Он воротился в клуб и, сидя в пустой библиотеке, снова и снова воскрешал в памяти каждую секунду, проведенную ими вдвоем. Ему было ясно, а по здравом размышлении стало еще яснее, что если она в конце концов решит вернуться в Европу — или, иными словами, к мужу, — то не потому, что соблазнится прежней своей жизнью даже на новых условиях, которые ей теперь предлагали. Нет, она уедет лишь в том случае, если почувствует, что ввела Арчера в соблазн выйти за те строгие рамки, которые они сами себе поставили. Она останется близ него до тех пор, пока он не попросит ее подойти еще ближе, и в его власти удержать ее здесь, на безопасном, хотя и дальнем расстоянии.

В поезде эти мысли по-прежнему его не оставляли. Они как бы окутывали его золотистою дымкой, сквозь которую лица окружающих казались далекими и смутными, и у него было такое ощущение, что, если он заговорит со своими попутчиками, они его просто не поймут. В состоянии такой рассеянности он пробудился на следующее утро к реальности душного сентябрьского Нью-Йорка. Когда он, направляясь к выходу с вокзала, сквозь тот же золотистый туман глядел на изнуренные зноем лица проходивших мимо пассажиров длинного поезда, одно из этих лиц неожиданно отделилось от общей массы, приблизилось и привлекло к себе его внимание. Он тотчас вспомнил, что это лицо молодого человека, которого он накануне видел у дверей Паркер-хауса, и заметил, как резко оно отличается от типической физиономии постояльца американской гостиницы.

То же самое поразило его и теперь, снова пробудив неясные ассоциации с чем-то виденным прежде. Молодой человек стоял, растерянно осматриваясь вокруг, словно иностранец, попавший во власть грубой стихии, жертвой которой становится каждый путешествующий по Америке, затем подошел к Арчеру и, приподняв шляпу, сказал по-английски:

— Если я не ошибаюсь, сударь, мы с вами встречались в Лондоне.

— Да, да, разумеется, в Лондоне! — с любопытством и участием воскликнул Арчер, схватив его за руку. — Значит, вы все-таки сюда приехали? — добавил он, бросая удивленный взгляд на умное худощавое лицо французского учителя юного Карфрая.

— Приехал, как видите, — слегка улыбнулся мосье Ривьер. — Но не надолго — послезавтра я возвращаюсь обратно.

Он стоял, держа рукою, аккуратно обтянутой перчаткой, легкий саквояж и испуганно, ошарашенно, чуть ли не умоляюще глядя на Арчера.

— Я подумал, сударь, раз уж мне посчастливилось встретить вас… не могу ли я…

— Я как раз хотел пригласить вас со мною позавтракать. Если вы зайдете за мною в контору, мы отправимся в один очень приличный ресторан неподалеку, в деловой части города.

Мосье Ривьер был явно удивлен и тронут.

— Вы очень добры, сударь, но я хотел всего лишь спросить вас, как мне найти какой-нибудь экипаж. Здесь нет носильщиков, и никто не хочет слушать…

— Да, наши американские вокзалы, разумеется, должны вас удивить. Если вы спросите носильщика, вам предложат жевательную резинку. Пойдемте, я постараюсь вам помочь, но вы непременно должны со мной позавтракать.

Молодой человек, несколько поколебавшись, рассыпался в благодарностях и не очень убедительным тоном отвечал, что, к сожалению, занят, однако, когда они наконец очутились на улице в относительно спокойной обстановке, спросил, не может ли он посетить Арчера днем.

Арчер, не слишком обремененный делами ввиду летнего времени, назначил ему час и записал адрес, который француз, сняв шляпу и еще раз поблагодарив, положил себе в карман. Проводив его на конку, Арчер отправился восвояси.

Точно в назначенный час мосье Ривьер явился в контору, чисто выбритый и причесанный, но по- прежнему с серьезным и озабоченным видом. Арчер был один у себя в кабинете, и молодой человек, прежде чем сесть на предложенный ему стул, с места в карьер заявил:

— Мне кажется, сударь, я видел вас вчера в Бостоне. Замечание было вполне невинным, и Арчер уже готов был ответить утвердительно, как вдруг что-то загадочное и в то же время многозначительное в пристальном взгляде гостя его остановило.

— Поразительно, просто поразительно, что мы встретились при таких обстоятельствах, — продолжал мосье Ривьер.

— О каких обстоятельствах вы говорите? — спросил Арчер, у которого мелькнула довольно банальная мысль, что его собеседник нуждается в деньгах.

Мосье Ривьер не сводил с него застенчивого взгляда.